Сказания и легенды средневековой Европы - [71]

Жиль Рэ происходил из стариннейшего и знатнейшего французского дворянства, из фамилий Монморанси и Краон. Он приходился внучатным племянником знаменитому воителю, коннетаблю Франции, Бертрану Дюгесклену. Он получил блестящее по тому времени образование, которое широко раздвинул еще сам благодаря своей ненасытной любознательности, страсти к чтению, к знанию. Он владел богатейшею библиотекою и тратил почти безумные деньги на приобретение книг и на роскошные переплеты их. Ему было всего 11 лет, когда умер его отец, и он попал под опеку своего дедушки, человека старого и слабого, который был совсем не в силах сдерживать ярые и кипучие страсти своего внука. Жиль скоро отбился от рук деда и вел в высшей степени беспорядочную жизнь; эти нелепо прожитые годы детства и юношества положили печать на всю его жизнь, и он сам потом говорил, что эта безобразная жизнь довела его впоследствии до преступления и казни.

Некоторое время Рэ блистал в придворных сферах (при Карле VII, 1422–1431), но в 1433 году удалился от двора в свои владения и здесь жил большим барином, совершенно безумно расточая свои богатства и продавая одно за другим свои имения. В это время у него проявились противоестественные страсти: он всюду похищал мальчиков, творил над ними разные скверности, а потом убивал их. Народная молва приписывала ему от 7 до 8 сот таких жертв, но в обвинительном акте его процесса поставлена другая цифра, более скромная, конечно, говоря лишь в чисто количественном, арифметическом смысле, — 140. Но это было преступление чисто уголовное, без всякого волшебного оттенка. По колдовской же части ему ставилось в вину за эту пору его преступной карьеры лишь искание философского камня, сопряженное уже с магическими операциями. Под философским камнем в то время (да и впоследствии) подразумевалось нечто очень неясное: какое-то универсальное средство к достижению высших степеней личного благополучия — вот как всего лучше было бы определить это таинственное вещество. Впрочем, быть может, еще правильнее было бы сказать, что искатели философского камня и сами не знали, что они ищут и чего, в сущности, им желательно. Большинство искателей этих зелий, алхимиков, очевидно, жили надеждой на что-то внезапное, что мгновенно их осчастливит.

Здесь кстати, ради характеристики всякого рода тайных наук, свирепствовавших в Средние века и даже в последующие столетия (чуть ли не до наших дней), приведем кое-какие отрывки из алхимических книг. Заметим при этом, что заимствования наши, делаются из книг XVI и XVII столетий, которые, казалось бы, должны быть потолковее тех рукописных произведений XIV и начала XV столетий, какими мог пользоваться Жиль Рэ.

Как понимали свое искусство или науку сами алхимики или, лучше сказать, сколь неудобопонятно выражали они это понимание, о том может свидетельствовать, например, нижеследующий отрывок из «Похвального слова великому деянию или философскому камню», книги, написанной в 1659 году аббатом Пари. Великим деянием, произведением, трудом («Opus Magnus» латинских текстов, «Grand Oeuvre» — французских) алхимики и называли философский камень.

«Великое произведение мудрецов, — говорит Пари, — занимает первое место в ряду всего, что есть прекрасного. Оно дает здоровье, обеспечивает богатство, просвещает разум. Многие философы признали в этом труде восполненный символ важнейшего религиозного таинства. Он пресуществует в совершенной слитности трех чистых начал, вполне отличных и в то же время составляющих одну природу, и это является прекрасным символом Троицы. По происхождению он — всеобщее духовное начало мира, воплощенное в девственной почве, первое произведение или первая смесь элементов в первый момент рождения, дабы указать нам Слово, вочеловечившееся в недрах Девы и приявшее телесную природу» и т. д. Все алхимики в своих литературных трудах выражаются именно вот таким языком. Время на все кладет свой отпечаток. В наше время от писателя требуют прежде всего ясности изложения. Алхимики же прилагали все старания, наоборот, к неясности изложения. Видно, что человек пишет и словно все трусит, как бы его невзначай не поняли, не постигли, что, собственно, он желает сказать; это для него менее желательно. Ему надо, чтобы его не понимали; тогда только он и будет утешен, что написал нечто высшее, обычному пошлому пониманию и рассудку недоступное.

Само собою разумеется, что эта тяжкая забота о невразумительности изложения особенно усердно прилагалась к описанию самой процедуры изготовления философского камня. Вот, например, отрывок из книги «Всемирное Сокровище», приписываемой знаменитейшему алхимику Раймонду Люллю:

«Вы возьмете чрево коня, которое переварено (я хочу сказать, человек Божий, очень хорошего лошадиного навоза) и заключите его в какой-нибудь сосуд или в яму, вырытую в земле, которую со всех сторон огородите тестом, сделанным из золы, и в плотно замкнутую массу навоза вы поместите сосуд для перегонки и круговращения, до половины и более, ибо необходимо, чтобы вершина сосуда была помещена в холодном воздухе, дабы она (квинтэссенция) поднималась силою огня из навоза, а силою холода обращалась в воду и опускалась, чтобы снова подняться. Итак, вы будете иметь, без издержек и затрат, огонь без огня и вечное круговращение квинтэссенции без труда и усилий». Что, собственно, хотел сказать человек? Что навоз преет и дает жар и этим жаром можно пользоваться для так называемой дефлегмационной перегонки летучих жидкостей. Но он изъясняет эту очень простую вещь так, чтобы ее, по возможности, никто не понял или истолковал вкривь и вкось.