Сказания древа КОРЪ - [17]
По окончании позднего ужина на одной из малолюдных улочек предместья с десяток участников пирушки сядут под покровом ночи в скромные экипажи и двинутся просёлками, избегая оживлённых шоссе, на юг, к Лазурному берегу, откуда рукой подать до заветного острова Эльба. Среди них будет один иностранец.
…Спустя несколько дней в ворота постоялого двора на портовой окраине города Кан въехали два шарабана, влекомые усталыми мулами. В кузовах с высокими бортами сидели мужчины разного возраста, похожие на военных, безвкусно, второпях переодетых в штатское. Один лишь из путников, узколицый, телом не богатый, жилистый молодой человек, красовался подобранным по оттенку и покрою платьем серого цвета и шляпой с высокой тульей. К приехавшим вышел хозяин, похоже, заранее осведомлённый о прибытии гостей из Парижа.
– Комнаты над вами заняты нашими, не сомневайтесь, месье Шарль, – сказал он вполголоса, обращаясь к сидевшему за возницу. В пристройке – двое иностранцев. Ждут провожатого через Альпы. В Триест направляются. Разговор выдаёт в них славян, скорее всего русских. А лицами – цыгане.
– Русские?! – всполошился молодой человек в сером. – Ещё опознают.
Путники уже выбрались из шарабана. Кто-то усомнился:
– Что, у вас в России все друг с другом знакомы, Серж? Вас же дома – что снега.
– Не будем дразнить Фортуну, – заметил другой, – пусть наш гусар из комнаты без нужды не выходит, пока не прибудет судно.
Седой капитан сделал предостерегающий жест:
– Друзья, не забывайтесь! Здесь нет Сержа, нет других настоящих имён. Только клички. Здесь наш друг – Корсиканец! Так обращайтесь к нему и так зовите за глаза.
Сергей благодарно улыбнулся ветерану Старой Гвардии. Ему нравилось новое своё имя; оно сближало его с величайшим из землян, и в нём звучало мистически « COR! »А в это время в пристройке двое нелюдимых жильцов постоялого двора вели беседу за запертой дверью. Заглянуть в комнату снаружи мешали жалюзи. Старший, в синем мундире французского офицера, без эполет, говорил младшему, одетому как простолюдин:
– Разговорился на рынке с одним инвалидом. Оказался, сослуживец брата. Он видел Петра в последний раз где-то под Парижем. То ли Корби, то ли Корнэ название местности, не запомнил. Артиллеристы ждали пруссаков, а на батарею выскочили русские. После боя Петра обнаружили среди мёртвых…
– Прими мои сожаления, друг. Что поделаешь, война.
– Бедная Катерина: в тридцать лет вдова, четверо детей. Мало утешения, что у нас каждая вторая замужняя становится вдовой в молодые годы.
– Насчёт племянников не беспокойся, Александр, помогу. И знаешь, что? – Пусть Катерина выходит за меня. Замолви словечко, сосватай вдову!
– Да ты же её в глаза не видел, Пётр. Вдруг не по сердцу окажется. Притом, она старше тебя лет на десять.
– Пустое! Я её уже люблю. Я всех вас, черногорцев, люблю, поверь.
Глава VI. Артиллерии отставной штабс-капитан
Поминать российские дороги недобрым словом русские стали по возвращении из заграничного похода. Запомнились отличные немецкие шоссе, с водостоками по обочинам, устланные утрамбованной щебёнкой, нередко мощённые камнем. Заметно уступали им дороги Франции. Но и они вызывали зависть. Даже первейший в России тракт, соединяющий столицы, новую с древней, казался лишь несколько улучшенным путём сообщения, по суху, между уездными центрами. Какую же оценку могло заслужить у путешественника на колёсах обыкновенное грунтовое ответвление в сторону Мурома и дальше – на Арзамас от печально знаменитой Владимирки, утоптанной до каменной твёрдости сотнями тысяч каторжных ног!
Обшарпанную коляску, когда-то покрытую чёрным лаком, но, слава Богу, ещё не старую, крепкую, с поднятым верхом, влекли, надрываясь, две тощие лошадёнки. Дорогой называлось ухабистое, в рытвинах, углубление в глине с косыми стенками. В низинах, где грунтовые и атмосферные воды и в сушь не успевали просыхать, колёса засасывало по ступицы. Ездовая пара с трудом выдирала экипаж из вязкой грязи. На подъёмах и на спусках весенние солнце и ветер делали дорогу легче, и ямщик, гикая, переводил тягловую силу на рысь. Когда леса сменились осиновыми и берёзовыми рощицами, когда пошли чернозёмы, коляска местами уже не катилась по просёлкам, а волоклась, ползла, плыла на рессорах, как на полозьях саней. Редки стали сёла с церковью и погостом, всё чаще попадались на пути деревеньки. Глушь, пустота, но сердце путника билось в радостном волнении. Андрей Корнин приближался к отчему дому, оставленному тринадцать лет назад, в позорный год Аустерлица, когда впервые понюхал пороху.
