Сказание о верном друге - [49]
Муна опустилась на землю и тихо позвала волка. Роняя слезы, она гладила и ласкала зверя, а он тыкался носом ей в руки, как детеныш, слизывал слезы со щек и рук. Потом, отстранившись, подошел и потерся о ногу Лана. Мальчик ласково и грустно погладил его по спине.
Зурр издали наблюдал, как прощаются ребята с соба, и ему было тяжко, грустно.
– Я привяжу и не отпущу его, – решительно сказала Муна, утерев глаза жесткой ладошкой.
Лан усмехнулся. Зверь уже так велик и силен, что его не удержать кожаной тесемкой, да и сил у Муны не хватит на это.
– Всякий зверь хочет жить в своей стае, – повторил Лан слова отца, показавшиеся ему мудрыми и убедительными. – Он волк, бегает на четырех ногах, а мы, люди, – на двух… Нашего соба теперь не удержать силой.
Тем временем несколько голодных волчат-детенышей с жадностью набросились на кость, оставленную волком.
Неподалеку от стаи, рядом со взрослым волком, волчата чувствовали себя уверенно, да и голод заставлял их забыть об осторожности. Запах людей за последнее время они ощущали каждый день, и люди не внушали им такого страха, как прежде.
Поэтому Муна сумела подобраться к ним совсем близко…
И вот уже один волчонок заскулил, завертелся на месте, стараясь освободиться от петли на шее. Остальные волчата тотчас отскочили от пищи, поджав хвосты.
Визг волчонка встревожил стаю. Звери беспокойно задвигались. Несколько волков стали медленно приближаться к Муне, но Лан громко крикнул и поднял копье, и Зурр уже спешил на выручку.
Волк-соба, грозный, взъерошенный, стал боком между людьми и зверями, и было неясно, кому из них он угрожает.
A Myна как ни в чем не бывало ласкала и теребила волчонка, увертывалась от его зубов, подсовывала под нос мясо и всячески старалась успокоить.
– Пусть у нас будет новый соба, если мы не можем взять с собой нашего.
Лан сообразил, что, пожалуй, Муна права. Как он сам не додумался до этого! Но тут же рассердился на девочку: как смеет она поступать вопреки мудрым словам вождя! Хотя ведь она не слышала этих слов. И потом… один волк уже вырос рядом с ними. Не только вырос… Если бы не волк-соба, они, наверное, не добрались бы до своего племени…
Но пора поспешить.
Муна с упирающимся волчонком на привязи и Лан осторожно, с опаской отступали к ущелью.
Обернувшись, мальчик увидел с радостью и удивлением, что соба следует за ним, а в нескольких шагах за волком бегут волчица, волчата и несколько молодых неопытных зверей.
Большая часть стаи по-прежнему оставалась на пригорке и провожала глазами людей и своих собратьев, пока темный зев ущелья не втянул их в свое чрево.
Теперь Лан, Зурр и Муна с волчонком спешили к ущелью единой стайкой.
Сердце у Муны радостно стучало.
Волчонок время от времени пытался освободиться от привязи, однако скулить перестал, оттого, может быть, что рядом, совсем близко от него бежал большой сильный волк, а сзади мать.
Остальная группа зверей держалась на почтительном расстоянии.
Буйная радость овладела Ланом, когда звери вместе с ними вошли в ущелье. Пританцовывая на плоских камнях, оглаженных и вылизанных водой речки, он запел громко и задорно, как тогда в горах, когда они с соба добыли первую косулю:
Соба остался с нами. Трум-бум-бу! Трум-бум-бу! Не страшны нам больше звери. Трум-бум-бу! Трум-бум-бам!
Будут другие соба. Трум-бум-бу! Трум-бум-бу! Друзья они людям таж. Трум-бум-бу! Трум-бум-бам!
Муна восторженно повторяла слова и припевку, напоминающую ей веселый говор тум-тума в руках Уруны. Даже мрачный Зурр заулыбался, ему тоже понравилась песенка Лана…
Вечером у костра Лан пересказал отцу и собравшимся вокруг охотникам легенду Мудрого Ауна о Таже и матери-оленихе. С удовольствием, как заклинание, повторил он слова, врезавшиеся ему в память:
– Вождь Таж был как див, которому повинуются звери… А наш соба, разве он не повинуется людям? Разве не помогал он на охоте? Разве не дрался с медведем, и с волком, и с тигром?
Лан посмотрел на отца с торжеством, обвел взглядом лица охотников.
Долго обдумывали мужчины слова молодого охотника.
– Да, – сказал наконец Большой Орел, – волк-соба помогает и повинуется людям. Он охотится для племени и дерется со зверями, как будто он соплеменник наш… Мудрость предков велит нам жалеть соба и его собратьев, как людей.
Потом вождь велел Уруне принести пучок душистых трав для Большого Костра и, когда клубы белого дыма поползли вдоль вздыбившихся в звездную высь черных стен ущелья, торжественно сказал:
– Пусть каждый охотник скажет слово у чистого Огня не делать зла соба, друзьям нашим, будто это детеныши. Пусть соба живет в жилище людей и пищу получает на общем дележе… Я, Большой Орел, вождь, говорю слово…
– Я, Орлиный Глаз, охотник, говорю…
– Я, Коготь, охотник, говорю…
– Я, Ястреб, охотник, говорю…
– Я, Медведь, охотник, говорю…
– Я, Сокол, охотник, говорю…
– Я, Олень, охотник, говорю…
Все до одного охотники дали торжественный обет и надолго замолчали, как бы подчеркивая нерушимость торжественных слов. Потом Лан и Зурр собрали в козью шкуру кости, объедки племени, положили туда же часть тушки сайгака – ужин волков. По пути к волкам задержались возле Муны, которая увлеченно забавлялась с волчонком, и потащили волчье угощение дальше.
