Сказание о новых кисэн - [60]

Я не спеша выключил остальные ртутные лампы. Над выгнутым вверх карнизом только что взошел старый месяц, похожий на срезанный ноготь. Деревянный пол заднего домика, накрытый тенью бамбуковой рощи, утонул во влажной темноте. Но они, словно два демона, все это время продолжали сливаться в единое целое, занимаясь любовью.

Их образы виднелись даже лучше, чем когда горела лампа, а движения в темноте стали более страстными. Мне хотелось согнуть все десять пальцев, словно бамбуковые грабли, и, вырвав ими свои глаза, выбросить их диким зверям на съедение, а из пустых глазниц набрать руками вытекающую темно-красную кровь и обрызгать ею ее обнаженное тело. А затем, не давая ей ни одного глотка воды, оставить стоять в сухом и потрескавшемся гороховом поле, как пугало со сломанной головой, чтобы даже птицы презирали ее. А если им станет скучно, то они, прежде чем улететь, клевали бы ее.

«Послушай, любовь на земле — всего лишь секс», — стучало у меня в голове.

На самом деле любовь — это только красивое имя, в фильмах или романах нет ни слова правды. Как известно, в любви очень важно начало. В зависимости от того, как она началась, будет определена ее форма, но если это так, я навеки потерял шанс сказать ей, что люблю ее. Я навсегда потерял ее…

Невозможность с достоинством войти к ней в качестве гостя стала моим вечным сожалением и проклятьем. Моей бедой было то, что я был очарован желто-красной текомой. Это было ловушкой. Моя любовь с самого начала была жестокой.

5

Это был сон. Конечно, это был сон.

Мне показалось, что я слышал, как мадам О пела пхансори. Ее голос не переходил тут же от одного звука к другому, а мелко дрожал, кружась около одной ноты. Разделив высоту голоса на короткие части, она то поднимала его, то понижала, возвращалась к изначальной ноте. Даже во сне я всегда выбирал песни с ее голосом. Как же я мог не узнать его, если желанием всей моей жизни было жить его звуком? Я, вероятно, ненадолго вздремнул, когда слушал песню. Мне приснился сон, как будто бы она шла по полю босиком. Она выглядела абсолютно спокойной и свободной. Я спросил ее: «Достигли ли вы вершины, увидели ли долгожданную равнину?» В ответ она лишь слегка улыбнулась мне. У нее было действительно спокойное лицо, и, несмотря на то что это был всего лишь сон, я успокоился.

6

Первое, что я сделал, когда проснулся с потрепанным лицом, — открыл двери склада. Действительно, правду говорят, что трудно предугадать летнюю погоду, — в это время на улице шел тонкий, как нитка, дождь. Казалось, прилег ненадолго, а проспал до вечера, как мертвый. Взглянув на улицу, погруженную во влажную темноту, я вскочил и выбежал из склада. «Что это за звук? Похоже на звук бьющейся посуды, — мелькали в голове догадки. — Что-то происходит в главном доме». Когда снова послышались звуки бьющейся посуды, я торопливо побежал в сторону главного дома. Неизвестно откуда взявшаяся кошка вприпрыжку бежала за мной. Я побежал, не обращая внимания на то, что брюки намокли от грязной воды, а липкие комочки глины прилипли к ботинкам. Перепрыгивая через две ступеньки, я остановился на середине лестницы, замерев от увиденной картины.

Вдребезги пьяная мадам О, словно выброшенная кем-то тряпка, лежала, растянувшись во дворе главного дома, раскинув в стороны ноги и руки, безуспешно пытаясь приподняться. Дождь непрерывно падал на ее голову и плечи. Мокрое лицо поблескивало от слез и дождя, а свернутый подол юбки был испачкан грязью. Виднелось бледное лицо, искривленное от боли, стыда, обиды; руки, сжатые в кулачки, мелко тряслись. Когда я, выровняв запыхавшееся дыхание, снова побежал, перепрыгивая через две ступеньки, раньше меня туда прибежали две кисэны, с разными туфлями на ногах, видно спешили, и, взяв ее под руки, увели в отдельный домик.

— Я просил прислать мне певицу-кисэн, зачем прислали эту старую пьяницу?! — раздался в это время громкий мужской голос, в котором чувствовались гнев, злость, обида, ярость…

Перед открытыми настежь раздвижными дверями особой комнаты с названием «Цветок сливы» стоял мужчина маленького роста с гневным лицом, размахивавший руками.

— Господин Чжон, прошу вас, успокойтесь, — уговаривая его утихомириться, бегал вокруг него председатель Юн. — Прошу вас, успокойтесь, хотя бы ради меня.

Пытаясь успокоить разбушевавшегося гостя, он не знал, что делать, а тот, разойдясь, казалось, был готов сорвать стеклянную дверь и, выйдя из комнаты, разнести кибан. На этот шум из других комнат высыпали кисэны и загородили спинами вход комнаты, и его лицо то виднелось, то исчезало из виду.

— Вместо певицы-кисэн вы прислали мне старуху! Это означает, что вам плевать на клиентов! — громко продолжал он кричать, размахивая руками. — Вы, живущие за счет продажи алкогольных напитков! — сказал он голосом, в котором сквозило презрение…

— Поймите правильно, это не… — пытался успокоить его председатель Юн.

— Нет! Дайте пройти, отойдите с дороги, — не дав ему договорить, кричал он, делая вид, что хочет выйти из комнаты.

В это время, тяжело дыша, появилась Табакне и, словно разбушевавшийся носорог, яростно вступила с ним в перепалку.