Сказание о граде Ново-Китеже - [82]

- Не приемлем! - заревела толпа, услышав имя посадника. - Не желаем про Ждана слышать!..

- Чего галдите? Дайте грамоту дочесть! - пытался голова перекричать людей. - А ну вас к дьяволу! Меня не слушали, так старицу Нимфодору небось выслушаете!

При имени старицы площадь начала затихать. На стене посветлело. Монахини-старухи вынесли толстые церковные свечи и фонари, иконы, кресты, хоругви. Люди на площади закрестились, сломались в поклонах. И вдруг чей-то звонкий голос крикнул:

- Гля-кось, и поп Савва - худая слава к святости примазался!

Поп Савва, важный и суровый, выпятил брюхо и упер в него большой деревянный крест. Он не вытерпел и погрозил крестом, как дубиной, стоявшим внизу посадским.

Старухи монахини визгливо запели молитву, и под пение дворовые парни вынесли на стену в кресле старицу. На площади попадали на колени, и вверх, к, ней, протянулись мозолистые земляные, корявые ладони, прося благословения. Нимфодора встала с кресла и, подойдя к перилам балкона, широкими взмахами руки перекрестила народ. Ее глаза старой хитрой бестии торжествующе поблескивали. Не вышли из ее воли люди, на колени попадали!

- Спасены души, пошто лики злые являете? - заговорила Нимфодора сильным и звучным голосом. - Пошто слушаете злокозненные советы проклятых богом мирских людей? Людие, воззрите на главу мою, иже денно и нощно о вас печаль имеет!

Старица сняла монашеский клобук и поклонилась народу.

Седые реденькие волосы ее смешно разлохматились на ветру.

Женский жалостливый, со слезами голос крикнулизтолпы:

- Шапочку надень, матушка. Головушку старую застудишь.

- Размирье наше кончать надобе. На что сменять хотите жизнь ново-китежскую, кроткую да утешную? - ласково, увещевательно продолжала старица. - На жизнь мирскую, на злую царскую неволю? Опомнитесь! Миром прошу!

- Ты, преподобная, со святыми ангелами гуторь, а с нами, грешными, теперя не договоришься! - вскинулся из толпы веселый голос.

Второй голос крикнул насмешливо:

- Ты, милостивая, не слова нам кидай, а ситчику мирского кинь!

Его догнал злой и резкий вскрик:

- Вставай с колен, хрешшоны! На коленях не бунтуют!

Люди поднялись с колен, тихо, но недобро переговариваясь.

Старица почувствовала перемену в настроении толпы и закликушествовала, посыпала проклинающими словами:

- Стыд и обык забыли, богом проклятые! Проклинаю вас до третьего колена! Анафема вам! Огонь и железо на вас пошлю! Да не простит вас бог! Анафема вам! Анафема!

Будимир улыбнулся одними губами, невесело и раздраженно:

- Всегда она против народа, хлебна муха! Мудрая наставница, уста сладковещательные, а для нас у нее иных слов, кроме угрозных и хулительных, нет. Змея старая!

Взлохмаченную, обозленную Нимфодору уволокли старухи.

Вислое крыльцо опустело.

Толпа негодующе и гневно гудела.

Глава 4 ПОБЕГ

В тюрьме крепки в дверях замки

И стены высоки.

За жизнью узника следят

Холодные зрачки.

О. Уайльд, «Баллада о Рэдингскэй тюрьме»

1

Ветер размел облака, и поднялась в небе большая желтая луна. Над всей необъятной Сибирью полыхала, наверное, эта зловеще желтая луна.

Осадный табор понемногу затихал после вызова под детинские стены, после сердитого разговора восставших со старицей. Атаман и есаулы стояли около штабного шатра, договариваясь, кому с какими посадами идти завтра на штурм Детинца. Здесь и заметил Будимир молодого парнишку, шедшего как-то неуверенно, то и дело оглядываясь и всматриваясь в лица попадавшихся людей.

- Стой-ка! - схватил его сзади за плечо Будимир. - А я, кажись, тебя знаю.

Паренек испуганно оглянулся, но, посмотрев на Повалу, улыбнулся:

- И я тебя знаю, дядя Будимир.

- Ты из Детинца, парень! Коней к нам приводил ковать.

- Из Детинца. Конюх я с посадничьей конюшни.

- А как сюда попал? - двинулся на парня: Птуха.

- По веревке меня со стены спустили.

- Зачем? - с угрозой спросил мичман.

- Грамотку я мирским принес.

- От кого?

- Читай, узнаешь. Видать, ты мирской и будешь? А приказано передать грамотку набольшему из мирских, он же атаман заворохи сёднешней бунтовской;

- Я атаман. Давай грамотку, - сказал капитан. Оробевший парень передал ему письмо. Сердце капитана сжало недоброе предчувствие: письмо было на мирской бумаге из блокнота, с зубчиками по верхнему краю.

- Голова стрелецкий Остафий, когда спускал меня со стены, кричал вслед, что мирские, мол, наградят тебя. Полтины две, мол, огребешь! Весточку зело радошную несешь! - стеснительно поглядывая на есаулов, говорил детинский посланец.

Капитан подошел к костру и быстро прочитал, видимо, очень коротенькое послание. Письмо выпало из его рук, и он опустился обессиленно на лежавшую около костра колоду, закрыв ладонями лицо.

Мичман поднял выпавшее из рук капитана письмо и вслух прочитал:

- «Капитан! К рассвету шайки бунтовщиков должны быть отведены от Детинца в посады. В противном случае с первыми солнечными лучами летчик Косаговский и его брат будут повешены на стенах Детинца».

Подписи не было.

- Вона какую весточку я принес, - оробел конюх. - Такое дело плахой пахнет, а не полтиной!

Капитан отвел от лица ладони и встал. Лицо его было бледно. На него смотрел с невыразимой, жалостью Истома, казалось готовый заплакать.