Сказ о пути - [34]

— Ты мне не нужна.

Отвернувшись, он барабанил пальцем по подлокотнику кресла. На самом деле ему хотелось сказать — закричать — иное: «Ты нужна мне, очень нужна! Неужели ты не понимаешь, что ты — единственное, что держит меня здесь?! Да и вообще где бы то ни было. Но ты мне не веришь, даже ты мне не веришь — и такой я принять тебя не могу».

— Значит, я могу уйти и больше не возвращаться?

— Ты можешь делать все, что захочешь, это твое право. Но я не гоню тебя. Ты когда-то клялась, что сможешь вынести меня любого — больного, безумного. А теперь сбегаешь. Тебе не кажется, что это трусость?

— Ты обвиняешь меня в том, что присуще тебе самому. Кажется, в психологии это называется проецированием. Я вернусь — потому что это нужно тебе. Тебе, а не мне. И еще — потому что пока я не могу отыскать в себе гордости, но когда-нибудь я обрету ее, и тогда тебе будет так же плохо, как мне теперь.

Она вышла. Даже дверью не хлопнула. Добрая, хорошая, почти идеальная. Жертвенная. Как же его бесила эта жертвенность!..

Алексей поднялся и прошелся по комнате. Ему было тесно здесь. То, что когда-то казалось уютом, теперь выглядело мещанским, и ему претило находиться в этих золотисто-зелененьких стенах. Одевшись, он тоже выскочил на улицу.

Холод, снег, фонари, тупики…

Этой ночью он не вернулся домой. Провел ее в каком-то дрянном баре, рассматривая тощих стриптизерш и снулых официанток.

Под утро к нему за столик подсела размалеванная девица. То ли шлюха не первой свежести, то ли просто алкоголичка. Фраза, которую она выдавила с пьяной ухмылкой, прозвучала странно. Совсем не так, как должна бы звучать в подобном месте и контексте.

— Расскажи мне сказку, странник. Расскажи мне сказку твоей жизни. Я устала от лживых историй, мне хочется были.

Он давно разучился удивляться, но сейчас почти испытал это чувство: настолько не сочетались слова женщины с ее внешностью и запахом перегара, исходившим от аляповато накрашенных губ.

— Простите, вы меня спутали с кем-то.

— Нет, мальчик, это ты запутался. Только вот в чем? И где для тебя выход?

— Начнем с того, что я давно не мальчик и мне не нравится, когда меня так называют. Вы, собственно, кто?

— Я проводник. Меня упросили помочь тебе, но я не смогу этого сделать, если ты сам не захочешь и не поможешь мне.

— Я брежу. — Алексей откинулся на спинку диванчика и прикрыл глаза. — Наталья — это мой психиатр — предупреждала, что могут возникнуть зрительные галлюцинации, что моя болезнь прогрессирует. Я ей не верил, а вот теперь убеждаюсь в ее правоте.

— Бедный, как же тебя исковеркали. Как сумели заставить перестать быть самим собой… Мне жаль тебя, очень. Но нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить при большом желании. Зачем ты здесь, что ты здесь обрел? Расскажи мне свою сказку, путник. Позволь мне…

— Убирайся! Моя сказка скучна и убога. Я жалкий сумасшедший, а ты — мое видение. Мой бред. Не стоило, видимо, отказываться от приема таблеток, которые мне прописали.

— Я пытался, я действительно пытался, но мне его не вытащить! Придется самой, малышка. — Сказав эту непонятную фразу, незнакомка умолкла. Спустя полминуты снова заговорила, но теперь слова и интонации звучали иначе: — Э-эей, красавчик… я, кажется, задремала тут с тобой! Слушай, ты не угостишь даму мадерой?.. А то в горле пересохло — жуть.

Алексей открыл глаза. Лицо девки напротив было тупым и пропитым. На нижней губе повисла розовая от помады нить слюны.

— Пошла к черту! — с облегчением выдохнул он и, поднявшись, вышел — почти выбежал, из бара.

Он пытался, он действительно пытался. Меловой круг на паркете. Зажмуриться до хруста челюстей… и ничего. Совсем ничего. Снова и снова открывая глаза, он видел одно и то же: обрыдлый диван, плетеное кресло, веселенькие цветистые занавески.

Дверь закрылась, мышеловка захлопнулась, выхода нет.

В ярости и отчаяньи после очередной безуспешной попытки Алексей разбил кулаком оконное стекло. Вместе с мелодичным звоном в квартиру влетел морозный декабрьский воздух.

Вернувшаяся с работы Леля увидела его сидящим на полу, в размазанном меловом круге. Кровь с рассеченной руки застыла на паркете причудливым лаковым узором. Плача уже не скрываясь, она перерыла весь дом в поисках бинта и, не найдя, принялась разрывать на полосы чистую простыню. Алексей безучастно наблюдал за ее метаниями, но стоило Леле приблизиться и взять его за руку, чтобы перевязать — толкнул ее с такой силой, что она не удержалась на ногах.

— Мне не нужна твоя помощь! Я справлюсь сам.

Голос слушался плохо, он уже не помнил, сколько выпил сегодня, и даже ноющая боль в иссеченной осколками руке не помогала протрезветь.

Леля, всхлипнув, съежилась в клубочек напротив.

— Ну, зачем ты так?.. Пожалуйста, давай поедем в больницу! — Она протягивала в трясущихся руках белую тряпку, уже не решаясь дотронуться. — Может быть, у тебя глубокие раны, задето сухожилие или нерв… нужно зашивать… Господи, меловой круг какой-то! Ты что, вызывал тут духов?.. Прошу тебя…

Алексей неожиданно для себя ощутил острую потребность сжать ее — впитать, вобрать в себя. Он притянул ее голову, не замечая, что не соизмеряет свой силы и причиняет боль. Он измазал своей кровью ее висок и волосы. Сквозь алкогольную муть он почти не соображал, что делает, и только слышал, как грохочет ее сердце — огромное, пугливое. А еще он знал, что сейчас она боится его, смертельно боится.