Скандинавская мифология. Энциклопедия - [2]
Среди викингов были и даны (предки современных датчан), и свеи (предки шведов), и норги (предки норвежцев), а также саксы, англы, юты и представители других скандинавских и германских племен, и везде, где высаживались на берег со своих драккаров, где устраивали стоянки и основывали поселения, они возводили «языческие капища поганым идолам». Однако лишь Исландия, заселенная норвежцами около 970 года, смогла сохранить до наших дней, хотя бы фрагментарно, мифологию древних скандинавов.
Вероятно, этому в значительной степени способствовало географическое положение Исландии — острова «на отшибе» северной Европы. Если на материке боги викингов были вынуждены существовать бок о бок с богами других народов (не говоря уже о Белом Боге христиан, чье триумфальное шествие по Европе завершилось к X–XI столетию), то на острове этим богам было привольно и вольготно. Даже христианство оказалось не в состоянии изгнать языческих богов из Исландии, подтверждением чему — современный официальный статус нового языческого культа Асатру как равноправной с христианством религии[5].
Исландия в X в.
Впрочем, подобное «двоеверие», когда древние боги мирно уживались в сознании с «богом иудеев», было характерно не только для Исландии, но и для Скандинавии в целом. Если в других землях правители, принимая крещение и утверждая христианскую веру среди своих подданных, отвергали древних богов и все, что было с ними связано, скандинавские конунги, насаждавшие христианство огнем и мечом, одновременно продолжали верить в Одина, асов и ванов. Характерный пример такого двоеверия — эпизод из «Саги об Олаве сыне Трюггви». Этот норвежский конунг столь ревностно утверждал новую веру, что его именем пугали детей, а исландцы, наслышанные о зверствах Олава в Норвегии, благоразумно решили принять христианство сами, пока Олав не добрался и до них. Тем не менее и поборник новой веры Олав сохранял почтение к прежним богам. Сага гласит:
«Рассказывают, что, когда Олав конунг гостил в Эгвальдснесе, однажды вечером туда пришел какой-то человек, старый и очень красноречивый. У него была шляпа с широкими полями и только один глаз. Он умел рассказывать обо всех странах. Он завел разговор с конунгом. Конунгу очень понравились его речи. Конунг спрашивал его о многих вещах, и гость всегда умел ответить на его вопросы, так что конунг засиделся с ним до позднего вечера. Вот спрашивает конунг, не знает ли тот, кто такой был Эгвальд, по которому названы мыс и усадьба. Гость отвечает, что Эгвальд был очень воинственный конунг и поклонялся всего больше одной корове, которую брал с собой, куда бы ни ходил в поход. Он считал полезным всегда пить ее молоко. Эгвальд конунг бился с конунгом, которого звали Варин. В этой битве Эгвальд конунг пал. Он был погребен здесь, недалеко от усадьбы, и ему было поставлено два камня, которые и сейчас стоят. А в другом месте недалеко отсюда была погребена та корова. Такие вещи рассказывал гость и многое другое о конунгах и древних событиях.
Так как была уже поздняя ночь, епископ напомнил конунгу, что пора ложиться спать. Конунг так и сделал. Но когда он разделся и лег в постель, гость сел на ступеньку у его ложа и еще долго разговаривал с конунгом. Конунгу все хотелось услышать еще что-нибудь. Тогда епископ сказал конунгу, что пора уже спать. И конунг заснул, а гость ушел.
Некоторое время спустя конунг проснулся и спросил, где гость, и велел позвать его. Но гостя нигде не нашли. На следующее утро конунг велит позвать повара и того, кто готовил питье, и спрашивает их, не приходил ли к ним какой-нибудь незнакомец. Те говорят, что, когда они собирались стряпать, подошел к ним какой-то человек и сказал, что больно плохое мясо варят они к конунгову столу. Затем он дал им два больших и жирных куска говядины, и они сварили их вместе с другим мясом. Тогда конунг велел все это варево выбросить.
— Наверное, это был не человек, — сказал он, — это был, наверное, Один, в которого язычники долго верили. Но Одину не удастся перехитрить меня»[6].
Показательно, что Олав не отрицает самого существования Оди- на, как подобало бы радетелю христианской веры, он лишь сомневается в искренности слов языческого бога. И эти «двойственные чувства» конунга, обычно безжалостного к врагам и язычникам, разделялись всем населением Скандинавии.
«Мифы создают впечатление, что мифологический мир гораздо больше того, что о нем рассказывается. Он как бы существует сам по себе, живет своей собственной, особенной жизнью, а тексты лишь приоткрывают нам отдельные его участки — отдельные сцены из жизни богов. Сцены эти замечательно разнообразны по тону — в них есть место и лирике, и поучениям, и самому грубому фарсу. При этом они не связаны общим сюжетом и неизвестна даже сама их последовательность. Нельзя сказать, что было раньше — приход Одина к конунгу Гейрреду («Речи Гримнира») или его перебранка с Тором («Песнь о Харбарде»). Для мифов, во всяком случае для громадного их большинства, не существует «до» и «после», но есть только «здесь» и «всегда». Поэтому мифологические события происходят в песнях как бы у нас на глазах, как своего рода представление, сценическое действо. Даже мудрые сведения об устройстве мира становятся частью этого действа, обыгрываются на "эддической сцене". Гримнир не просто в подробностях описывает Асгард и перечисляет его обитателей: всею силой своего духа он стремится перенестись в Асгард, воссоединиться с богами и снова стать самим собою — всемогущим Одином»
