Скандальный портрет - [16]

А потом, поняв, что, если и дальше будет с таким упорством шептаться с ней, на них начнут обращать внимание, Нейтан громко произнес:

— Буду рад услужить вам в дальнейшем, когда пожелаете. В любое время. — И резко добавил: — В любое.

Эмитист, удивленно моргая, оглянулась вокруг. Они стояли посреди какого-то большого открытого пространства, хотя она никак не могла вспомнить, как оказалась здесь.

Неужели Нейтан Хэркорт действительно думал, что она состоит в каких-то предосудительных отношениях с месье Ле Брюном?

Неужели он действительно чуть было не сделал ей предложение десять лет назад? Она могла сколько угодно возражать, что этого не могло быть, но тогда что он имел в виду, бросая ей в лицо эти загадочные злые слова?

Сады Тюильри. Вот где она была. Вернее, где они были все втроем.

— В дни торжеств, — услышала она слова месье Ле Брюна, — здесь собираются толпы людей, чтобы увидеть, как министры и представители знатных фамилий идут выразить свое почтение королю.

— А мы можем посмотреть?

Пока месье Ле Брюн с улыбкой отвечал Софи, что подумает, можно ли это устроить, мысли Эмитист вернулись к тому дню, когда она стояла в кабинете своего отца, пытаясь убедить родителей в том, что действительно верила в любовь Хэркорта.

— Если тебе в голову могли прийти какие-то дурацкие самонадеянные мысли в отношении этого молодого человека, — кричал отец, — то тебе некого винить, кроме себя самой. Если бы он думал о женитьбе, то сначала пришел бы ко мне выразить свое почтение и спросить моего согласия.

Как бы ей хотелось встать рядом с той девочкой, съежившейся перед лицом разгневанного отца, и, стукнув кулаком по столу, сказать: «Послушайте ее! Она права! Хэркорт действительно хочет на ней жениться».

Но Эмитист опоздала на десять лет. Та девочка, которой она была, верила, что родители поймут ее. Когда они захотели узнать, почему помолвка Нейтана так расстроила ее, почему она больше не хочет показываться ни на одном балу или приеме, Эмитист созналась во всем. Ну, не совсем во всем, поскольку она понимала, что поступила плохо, когда в первый раз позволила ему увлечь ее в темную нишу, где Нейтан сначала поцеловал ее в тыльную сторону руки, а потом в щеку. Она не могла признаться в том, что едва смогла дождаться следующей встречи, в надежде, что он снова сделает это. Она была так потрясена, так польщена, что с готовностью последовала с ним на террасу, где он стал целовать ее в губы. Они обняли друг друга, и ей показалось, что она на небесах.

Все, что она смогла, — это пролепетать:

— Но он же поцеловал меня…

И тогда ее отец разразился речью, смысл которой состоял в том, что за такое распутное поведение она окончит свои дни в аду. Он отправил Эмитист в Стентон-Бассет, где во имя спасения ее души запер в комнате, посадив на хлеб и воду, а сам позаботился о том, чтобы пресечь все возможные пересуды.

Как будто она и без того недостаточно страдала. Хэркорт заставил ее полюбить себя, заставил думать, что и он ее любит, а потом холодно отвернулся от нее и начал демонстративно ухаживать за Лукастой Делакорт. Эмитист не сомневалась, что он просто-напросто играл с ней, чтобы посмотреть, как далеко ему удастся увлечь со стези добродетели дочь викария.

На какое-то время Эмитист показалось, что весь ее мир рухнул, словно карточный домик.

В конце концов родители разрешили ей выйти из комнаты и сказали, что она может есть за одним столом с другими членами семьи. Но у нее пропал аппетит. Эмитист перестала справляться со своими домашними обязанностями и погрузилась во мрак отчаяния, которого ничто не могло развеять. Но ее мать, вместо того чтобы успокоить ее, стала укорять дочь в том, что она подает дурной пример младшим сестрам.

Отец обвинял Эмитист в неряшливости, а мать подозревала в еще более страшных преступлениях. Она обвиняла дочь в тщеславии, в том, что она потакает своим желаниям, в корысти…

Это было просто смешно, потому что последнее, о чем думала Эмитист, — это о положении, которое занимал в свете Нейтан. Другие девушки крутились вокруг него и вздыхали, пытаясь привлечь его внимание, потому что его отец был графом, но ей он нравился просто сам по себе. Вернее, тот образ, который она представляла себе, когда была с ним.

Последней каплей стало поведение сестер. Сестер, с которыми она нянчилась с самого раннего детства, за которыми ухаживала, когда они болели. Они встали на сторону родителей. Неодобрительно качали головами. И не проявляли ни капли сочувствия.

Эмитист понимала, когда они делали это в присутствии родителей. Но они могли хотя бы… погладить ее по руке, когда она в одиночестве плакала в своей постели. Хотя бы предложить ей платок.

Неужели то, что она сделала, действительно так ужасно? Они же видели, что она раскаивается, что она усвоила этот урок. Неужели ее так никогда и не простят?

Эмитист начала погружаться в подлинное отчаяние. Так продолжалось до того дня, когда к ним явилась тетушка Джорджи. Усевшись на кровать Эмитист, она в своей резкой манере заявила, что племяннице необходимо сменить обстановку.

— Я скажу твоим родителям, что намерена взять тебя в поездку по Озерному краю, чтобы вправить тебе мозги.