Скандальная мумия - [6]

Шики вытащил пробку, налил себе бокал, осушил его одним глотком, налил второй и стал уже смаковать.

– Мальчик мой, ты заслужил этот нектар, – заверил он себя, – когда столько псов бегут по твоему следу.

Он включил телевизор, поставил бутылку и бокал на столик, погрузился в плюшевый диван и подпрыгнул, ойкнув, когда лежащий в правом кармане штанов «Ролекс» (ловко возвращенный с руки мясника во время театрального обморока) впился в ляжку. Порывшись в карманах, он вытащил горсть бумажек и фишек казино, часы и свое сапфировое кольцо.

Увы, все равно Шики Дун торчал еще по уши в долгах.

Слегка оглушенный вином, он поднял бокал, мысленно чокаясь с Ванной Уайт, улыбавшейся из повтора «Колеса фортуны»:

– Единственное, чего хочет Шики Дун от этого мира, лапонька, так это найти себе большой-пребольшой остров с пальмами и наслаждаться жизнью в тени – только и всего. Так что же я делаю неправильно?

С бессмысленной улыбкой Ванна повернулась к нему спиной и закрутила большое колесо. Шики поднял пульт и щелчком послал ее далеко в эфир.

– Филистеры вы все.

Он заглотил второй бокал шампанского, закусив шоколадкой, налил себе еще и побрел, шатаясь, к широким окнам, выходившим на сияние Стрипа. Окрашенный ржавым смог закрывал далекие горы, придавая заходящему солнцу еще более красный оттенок. Ощутив, что его шатает, Шики ухватился левой рукой за подоконник. Правой он поднял бокал в презрительном тосте за своих врагов и отпил как следует.

– Может, Шики Дуна свалили в нокдаун, но он не в нокауте!

– Я бы на это денег не поставил, – сказал кто-то позади.

Шики повернулся на пятках, и голова закружилась. Он попытался что-то сказать, но язык стал ватным, перед глазами все дрожало и расплывалось. Шики Дун рухнул на колени и свалился на ковер, смытый полночным морем головокружения.

4

Джинджер Родджерс пристально глядела через дорогу из рощи кальмий на Гатлинбургский дом Князя Света – на тридцать футов выше по склону. Единственный освещенный. Она пробралась чуть вперед, спряталась за припаркованной машиной, закрывавшей от света уличного фонаря.

– Я не подкрадываюсь, – сказала она сама себе.

Ковыляя на шпильках, надетых впервые за последний десяток лет, она вдруг ясно вспомнила, как она, одиннадцатилетняя, скользит по линолеуму с матерью в игровой комнате в перестроенном гараже. Отец, как всегда, отрубился в кресле-качалке, прижимая к груди бутылку. Юная Джинджер была в синем атласном платье, которое ей мать сшила к конфирмации. Она вертелась на детских каблучках, шатаясь, как всегда, а мама в костюме Фреда Астера (волосы зализаны назад) держит Джинджер за ручку и вертит в фокстроте.

– Ровнее, боже ты мой! – командовала мама голосом Фреда Астера. – Не будь ты такой колодой, детка, будь звездой!

Джинджер старалась как могла. С виду она была похожа – по крайней мере так ей говорили мужчины, – а все остальное? Сколько раз смотрела она эти старые фильмы в надежде, что сотрется эта живость ее тезки? Может быть, это дополнительное «д» в фамилии Джинджер и обрекало ее на ничтожество?

Но Джинджер все-таки уговорила себя на сегодняшнюю дерзкую авантюру, а ведь это чего-то стоит?

Впервые она увидела Князя всего три воскресенья назад на проповеди в горном Храме Света – бывшем арсенале Национальной Гвардии, на холме, откуда открывался вид на туристский Гатлинбург. С первого взгляда Джинджер поняла, что судьбы их соединены. Пока что она не была к нему ближе сорока футов, стояла в третьем ряду хора. Хотя во время службы (и много раз дома с тех пор) она представляла себе, как подходит прямо к нему после заключительной молитвы и говорит ему так же просто и по-деловому, как Мадонна говорила Хуану Перону в «Эвите», – как она ему пригодится.

Князь был мужчиной жизни Джинджер, ее Фредом Астером.

Только он пока еще этого не знал.

В восемь лет Джинджер хотела быть святой (то, что она не католичка, казалось куда меньшим препятствием, чем отвращение матери к «рыбоедам»). В школе она вступала в любой клуб и кружок, куда ее принимали. После школы она страстно хотела трудиться в каком-нибудь кибуце в Израиле с бронзовыми от солнца Избранными, но мать не пустила. («Детка, там одни евреи – никакого аристократизма».) В колледже университета Теннесси она ударилась в трансцендентальную медитацию, даже думала перевестись вуниверситет Махариши. Она примкнула к «харе-кришнам», но постоянное распевание и нищенство ее утомляли. Она по очереди впадала (и выпадала) в нумерологию, рефлексологию и астрологию и френологией обязательно бы занялась, родись она лет на сто раньше.

И все же Джинджер еще должна была стать звездой – то есть, кстати, найти еще и созвездие, которое ее приютит. Ей было двадцать девять. Три месяца назад она переехала в округ Севьер, Теннесси, в поисках вдохновения – здесь родилась Долли Партон. У Долли был самый лучший голос, который доводилось слышать Джинджер, голос слаще любого ангельского а Джинджер любила петь. Она ощутила связь. Примерно месяц назад она услыхала о Детях Света, которых прозвали «светляками», и об их хоре – лучшем в округе. И она быстренько вступила в их ряды.