Скамейка - [4]

Слетаются голуби на новую порцию хлеба, брошенного всё тем же мужчиной, сидящим уже на боковой скамейке. Женщина с мальчиком, вытирающая ему губы, перепачканные мороженым, подимаются и уходят. Голубоглазый парень лет двадцати двух на скамейке напротив вызывающе смотрит вперёд, и затем, откинувшись назад, положив обе руки на спинку и вытянув ноги вперёд, продолжает, сощурив глаза, агрессивно смотреть прямо перед собой. Он вспоминает, как ночью, под бормотание транзистора и тихий шелест поворачивающеюся вентилятора, он прижимал к себе худую фигуру длинноволосой девицы, чувствуя на своей груди её обнажённые соски, и животом - её холодный живот и шелковистость его кожи. Вот он прижимает за затылок к своему лицу её голову, ощущая под ладнонью её длинные волосы, они сплетают ноги; её тело толчками, как-то конвульсивно чуть-чуть продвигается вверх, вперёд, и она начинает стонать. Он представляет её тонкие ноги, упругость её ягодиц, нежную маленькую ложбинку сразу за ними, и жар, с которьм она осыпает поцелуями всё его лицо, называя при этом много раз подряд его имя...

Мужчина рядом с ним на скамейке опускает большой зеленый арбуз прямо на землю и тычет себе большим пальцем зачем-то за шиворот. Потом он достаёт огромных размеров носовой платок и принимается вытираться им как банным полотенцем.

"Вы не будете добры сказать мне, сколько часов? - спрашивает кто-то на витиеватом одесском жаргоне.

Проходят два моряка. Они подтянуты стройны, и их голубая с голубым одежда кажется почти нереальной здесь, в этом сквере с а сидящими на скамейках людьми. Две напомаженные, разукрашенные девухи с коробкой сигарет рассаживаются на противоположной скамейке и закуривают. Таких особенно много на Примрском бульваре, с огромными бюстами и с мужской манерой тушить зажжённые спички. Они обе кладут ногу на ногу и провожают взглядом каждого проходящего, словно не глядя.

По аллее двигается и проходит дама с коричневым загаром и в белом платье с вырезом на груди, высоко, прямо держа голову и никуда не глядя. Цветистая оторочка её платья достаёт ей почти до икр, а вымазанная с утра кремом кожа кажется маской.

Ветер с моря, лёгкие дуновенья которого долетают сквозь кусты и набухший, от жары пластами своими слипшийся воздух , чуть колеблет материю под крышей круглой площадки-возвышенности шевелит листья деревьев, но внизу совсем неощутим. Цветы, растутущие за кустами, выглядят абсолютно неподвижными, но, если присмотреться, видно, как их чашечки немного подрагивают при едва ощутимых дуновениях воздуха.

Три голубя снова подлетают и заторможенно склёвывают поредевшие крошки. Больше птиц нет - и только одинокий воробей прыгает на своих проволочных ножках, как будто он не живое существо, а необыкновенно хитроумная заводная игрушка.

Проходит, - не проходит, а как бы проплывает - худой и весь как одна большая пружина молодой человек, цветастый и ступающий так, как будто на него клеют афиши, с копной абсолютно непричёсывающихся рыжих волос. В карманах у него что-то позвякивает, а на лице у него застыло выражениие совершенной наивности и глуповатого счастья.

Три одесских музыканта, как с перебинтованными пальцами, так и с кровоподтёками на костяшках пальцев и под глазами, комментирующими без слов то, как жизнь музыканта тут сурова, появляются среди аллеи, в этом наполненном туристами сквере, как будто среди множества этих приезжих людей собираются отдышаться от своих напастей. Один из них, с еле заметной растительностью на подбородке, что-то темпераментно доказывает обоим другим, а те слушают его, не перебивая.

Парень с книгой снова перекладывает одну ногу на другую, и продолжает сидеть, наклонившись вперёд и переворачивая очередную страницу.

Поток людей сзади, на улице, не уменьшается. Вот он снова выталкивает в тихую заводь сквера очередную струйку: разгорячённых от жары, обеих в головных уборах, женщину - и девушку лет девятнадцати, похоже, мать с дочкой. Сначала они мечутся, оказываясь в как бы мёртвом пространстве, перед глазами у сидящих на скамейках нескольких десятков людей, пока не исчезают в боковой аллее, полагая, очевидно (и совершая тем самым ошибку), что в глубине сквера, подальше от людной улицы, свободных мест больше.

Лысый человек с платком поднимается со скамейки, затем опять садится, достаёт из своей широкой штанины свежий носовой платок и, промокнув им голову, пускается в путь. На него смотрит, не отрываясь, парень с агрессивным взглядом, и непонятно, видит ли его, или этот лысый толстяк просто оказался точкой фокуса его взгляда.

Очередь у туалета уменьшилась вдвое, но теперь там стоит группа с огромной величины и астрономической численности сумками и баулами, так, что создаётся впочатление, как будто очередь не поредела, а возросла вдвое.

Люди с площадки - возвышенности постепенно расходятся, и это непонятно, так как там теперь самая тень и, должно быть, именно там лучше всего скрыться от солнца, от чего создаётся впечатление, что у них только что окончилось совещание. Небо постепенно, еле-заметно, но всё-таки тускнеет, становясь из ярко-голубого выцветше - голубым, как потрёпанная на ветру моряцкая рубаха. Где-то очень громко начинает играть музыка, а потом резко обрывается, и кажется, что от неподвижности воздуха некоторые звуки ее ещё висят, время от времени снова повторяясь, и что сквер впитывает в себя эти отставшие звуки, потом их выпуская и выпуская.