Скальпель, пожалуйста! - [71]

Я убежден, что любой врач без исключения всегда сделает все, что только в его силах. Не потому, что каждый из нас считает это само собой разумеющимся или что иначе люди его осудят, а потому, что сам этого хочет. Кого только, случалось, не разыскивали по ночам врачи из нашей клиники. Однажды поздно вечером Кртек битый час ездил по поселку в поисках анестезиолога: в травмопункте надо было срочно делать операцию ребенку — а молодая врач не решалась к ней приступить.

А как-то, еще на заре моей профессиональной деятельности, из дома пришлось буквально вытащить рентгенотехника — чтоб она помогла нам сделать сложную артериографию. Было это в воскресенье, и она как раз доканчивала приготовление обеда. Муж ее чуть не выставил нас за дверь. Он перечислил все неприятности и неудобства, которые приносит жене ее специальность. Та успокаивала его, а сама переодевалась, не теряя времени, и позабыла даже, что переодевается в нашем присутствии. Мы в этих вопросах не очень-то щепетильны, когда спешим. Муж с полным основанием мог теперь обрушиться на здравоохранение в целом, говоря, что у нас моральное разложение и бесстыдство. Куда уж дальше: на глазах у мужа раздеваться чуть не догола перед двумя посторонними мужчинами!

Но это только небольшой комический эпизод. Куда более трагические ситуации бывали, когда не было возможности уйти из клиники домой. Однажды Итка еще не оправилась от воспаления легких. Старшие дети болели корью с высокой температурой. Итка едва могла с ними управиться — сама еле держалась на ногах. А в клинике скопилось несколько случаев тяжелейших повреждений после железнодорожной катастрофы, притом что я, вообще-то говоря, числился в отпуске — взял несколько дней за свой счет, немного разрядить дома обстановку…

Сколько раз мы до срока возвращались во время отдыха из-за города или я приезжал по телеграмме, если это требовалось. Мы никогда не делали упреков никому из младших коллег, если они нас ночью вызывали в тяжелых случаях — а ведь такие случаи отнюдь не редки. Поэтому-то мы и были все так крепко спаяны между собой.

Я разложил снимки Узлика на кухне. Там у меня сильная лампа с приспущенным абажуром, служит мне иногда вместо негатоскопа. Поставил на огонь оставшийся кофе. Без кофе просто нельзя было обойтись, хотя все существо мое против него и восставало. Желудок сжимали тупые спазмы, и сердце предупреждающе дало несколько экстрасистол.

Быстренько посмотрю на снимки, сказал я себе, и, перед тем как лягу, непременно приму душ — чтоб не ворочаться. Три, четыре часика сна, и буду в порядке.

«Быстренько посмотреть» никак не удается. Слишком был перенапряженный день. Свет лампы стал вдруг странно ослепляющим. Вот желудочковая система — вожу я карандашом по снимку, — и вместо воздушной окаемки вижу что-то вроде мотылька, снующего перед глазами. Внезапно появилось ощущение, что я не сижу прочно, а подкидываюсь и качаюсь и со мной вместе начинает колебаться стул, как будто это лодка.

Вот черт, что со мной происходит? — еще пытаюсь я заставить себя трезво рассуждать. Не выпил ведь я в самом деле столько кофе за сегодня, что уже начинаются галлюцинации! Наверно, оттого, что несколько ночей подряд очень мало спал. Конечно, сонная депривация! Бывает такая игра природы. При сем могут возникать разные бредовые видения, ирреальные восприятия. Самое разумное сейчас — все бросить и немедля лечь. Заведу будильник — и пораньше встану.

Мыслить-то здраво я еще мог, но уж совсем не в силах был подняться и идти. Опять явилось ощущение, что меня подкидывает. Это даже приятно, я невольно улыбаюсь. Итка бы, чего доброго, подумала, я пропустил стопку-другую. Но спиртного я не касался, без Итки мне оно и в горло не пошло бы.

Я погружаюсь в некий обморочный сон. Окружающее становится все более зыбким, словно плывет. А я, хоть и по-прежнему сижу, чувствую, что меня куда-то уносит. Теперь это уже не наша квартира. Я на реке. Берега колеблются и отступают. А река, которая приятно убаюкивала, теперь стремительно катящийся поток.

И уже надо плыть, чтобы не утонуть. Все выше и выше вздымаются волны, и я борюсь с ними, хотя мое раздвоенное сознанье сигнализирует, что я все еще сижу и не могу оторваться от стула.

В глазах у меня темнеет. Сам себя убеждаю, что это только кошмар, который я не могу с себя стряхнуть. Но вот видение становится отчетливым. Я плыву по той темной и неспокойной реке. Я в каком-то ущелье. Четвертый желудочек — ущелье смерти. С обеих сторон гладкие отвесы стен, ни намека на берег, к которому можно пристать. Я плыву, а ущелье становится узким туннелем, которому нет конца. Буду плыть так, пока не обессилю. Я даже слышу собственное учащенное дыхание, не хватает ни сил, ни воздуха.

Вот показалась тень. Плот или паром? Слышу всплеск весел. Наконец-то близится помощь! Хочу позвать, и не могу выдавить из себя ни звука. Мгла в ущелье плотнее, чем вчера на пражских улицах. Могу лишь смутно различить человеческую фигуру на странном судне, которое приближается невыносимо медленно. Фигура призрачна, старчески согнута, наклонена в сторону. Гребет невидимым веслом. Нет, это не весло — какой-то длинный шест, которым старик отталкивает паром.