Скала - [49]

— Привет, брат, — протянул он. — Тебя подбросить?

Конечно, я согласился. Меня не волновало, откуда у него машина и как он ее заполучил. Мне просто хотелось сидеть рядом с Дональдом на переднем сиденье и кататься по острову, ловя завистливые взгляды других ребят. Машина с откидным верхом на Льюисе была делом неслыханным: в конце концов, когда на ней можно ездить без крыши? Только считаные дни в году, да и то, если повезет. Но в том году нам исключительно везло. Весь июль стояла иссушающая жара, которая и тогда еще держалась.

Мы загрузили в багажник четыре ящика пива, перенеся их из пристройки. Они хранились у меня, потому что отец Дональда ни за что не разрешил бы держать дома эту контрабанду. Тетка вышла проводить нас. Теперь мне кажется, что ей уже тогда нездоровилось. Впрочем, она никогда и не жаловалась, но в тот раз она была более бледной и худой, чем обычно. Ее крашенные хной волосы были тонкими и редкими, а у корней пробивалась седина. Косметика лежала так густо, что забивала складки чересчур нарумяненных щек. Тушь склеивала ресницы, а рот напоминал бледно-розовый разрез. На ней был один из ее прозрачных балахонов — несколько слоев разноцветного шифона, скрепленных наподобие пелерины, обрезанные джинсы и открытые розовые сандалии. Ногти на ногах тоже были выкрашены в розовый. Толстые жесткие ногти на обезображенных артритом ступнях. Тетка была старшей сестрой моей матери — между ними было десять лет разницы. И трудно было представить двух более разных людей. В шестидесятых, во времена хиппи, ей было за тридцать, но именно этот период стал для нее определяющим. Она жила в Лондоне, Сан-Франциско, Нью-Йорке и была единственным известным мне человеком, побывавшим на Вудстоке. Странно, как мало я, в сущности, о ней знал. Теперь мне хотелось бы вернуться в прошлое и расспросить о ее жизни, заполнив все пробелы. Я знал, что тетка никогда не была замужем, но у нее был роман с кем-то знаменитым. Богатым. И женатым. Вернувшись в Кробост, она купила старый «белый дом» с видом на гавань и поселилась там одна. Насколько я знаю, она никому не рассказала, что произошло. Возможно, она открылась моей матери, но я тогда был слишком мал, чтобы та могла мне это пересказать. Думаю, в ее жизни была лишь одна большая любовь — в той жизни, дверь в которую она закрыла, переехав в старый дом. Я не представляю, откуда она брала деньги на проживание. Мы не купались в роскоши, но я никогда не нуждался в еде, или одежде, или в чем-то, чего мне очень хотелось. После смерти на ее банковском счете осталось десять фунтов. Тетка была загадкой — одной из величайших неразгаданных тайн моей жизни. Я жил с ней девять лет, но все равно не могу сказать, что знал ее. Я уверен только в одном: она меня не любила. Как и я ее. Пожалуй, тетка меня терпела. Но она никогда не сказала мне грубого слова и всегда принимала мою сторону, когда весь мир ополчался против меня. Между нами существовала — как бы точнее выразиться? — какая-то невысказанная, почти вынужденная привязанность. Не думаю, что когда-либо целовал ее, а она, насколько я помню, обняла меня только однажды — в ночь смерти моих родителей.

Тетке понравился автомобиль. Думаю, вид машины напомнил ей о давно утраченном духе свободы. Тетка спросила Дональда, не прокатит ли он ее, и тот согласился. Я сидел на заднем сиденье, пока мы неслись вверх по дороге между скал в направлении Скигерста. Моя тетка упорно пыталась курить сигарету, из которой рвались искры. Ее волосы развевались за спиной, открывая хрупкое костистое лицо, напоминавшее скорее посмертную маску — так плотно пергаментная кожа обтягивала все его выступы и углы. Вряд ли я когда-нибудь видел ее более счастливой. Она будто светилась, когда мы вернулись к дому. Когда машина перевалила холм на дороге до Кробоста, я оглянулся и увидел, что тетка все еще стоит на том же месте, провожая нас взглядом.

У подножия холма мы подобрали Йена и Шоуни с пивом и двинулись на юг, к Грейт-Бернера. Эта поездка вдоль западного побережья была восхитительна. В лица нам бил теплый ветер, кожу обжигало солнце. Я никогда раньше не видел океан столь спокойным — его сияющие воды терялись в дымке на горизонте. Единственное различимое движение — плавно вздымающиеся и опадающие волны, будто медленное размеренное дыхание. Мы проезжали мимо деревень, и детвора махала нам вслед. Сиадар, Барвас, Шобост, Карловэй… Некоторые представители старшего поколения стояли и удивленно наблюдали, уверенные, что мы туристы с материка, сумасшедшие, которых принес в своем чреве паром «Суилвен». Стоячие камни в Калланесе молчаливыми фигурами выделялись на фоне западного неба — еще одна из вечных тайн, которые мы вряд ли когда-нибудь разгадаем.

К тому времени, как мы достигли пристани в северо-восточном конце Грейт-Бернера, солнце уже садилось, превращая океан в слепящее жидкое золото. Мы видели Эйлан-Бег, низко лежащий в океанских водах, всего в паре сотен ярдов от берега. Островок был не больше полумили в длину и примерно три-четыре сотни ярдов в ширину. На самом берегу стояла хижина. А вокруг нее и вдоль пляжа уже горели костры — в неподвижном воздухе над островом висел дым. Мы видели движущиеся фигуры и слышали доносящиеся через пролив звуки музыки, ясные, как звон колокола.