Скала - [4]

Фин вспомнил, как легко было жениться на Моне. Для этого нашлись тысячи причин, кроме одной, настоящей. Ему нужен был кто-то рядом, нужен был предлог, чтобы не возвращаться. Но за четырнадцать лет им удалось лишь создать пространство, которое они просто занимали вместе, но никогда не делили. Они были друзьями, тепло относились друг к другу, но вряд ли в их жизни была настоящая любовь. Как очень многие пары, они предпочли синицу в руке журавлю в небе. Робби был мостиком между ними, но теперь Робби нет…

— Ты представляешь, каково мне было все это время? — сказала Мона.

— Думаю, да.

Она покачала головой:

— Нет. Тебе не приходилось быть рядом с тем, кто упрекает тебя даже своим молчанием. Фин, ты считаешь, что во всем виновата я. Но знаешь что? Как бы ты ни винил меня, сама я все равно виню себя в десять раз больше. И еще… Это и моя потеря. Он был и моим сыном, — у Моны на глаза снова навернулись слезы. Фин не мог собраться с духом и хоть что-то сказать.

— Я не хочу, чтобы ты ехал!

Ну вот, опять…

— У меня нет выбора.

— Есть! Выбор всегда есть. Ты сам решил не ходить на работу — и не ходил. И на остров ты можешь не лететь. Просто откажись, и все.

— Я не могу.

— Фин, если ты завтра сядешь в самолет…

Он ждал ультиматума, а она собиралась с духом, чтобы предъявить его. Безуспешно.

— Что, Мона? Что будет, если я завтра сяду в самолет? — он вынуждал ее сказать это, чтобы виноватой оказалась она.

Женщина отвернулась, до крови прикусила губу.

— Не думай, что я буду здесь, когда ты вернешься. Вот и все.

Он долго смотрел на нее.

— Возможно, так будет лучше.

Двухмоторный самолет на тридцать семь мест вздрогнул под порывом ветра и накренился, чтобы сделать круг над Лох-а-Туат и приземлиться в аэропорту Сторновэя. Плотная низкая облачность осталась позади, и Фин увидел свинцово-серое море и белую пену прибоя на черной скале, выдававшейся из полуострова Ай, — этот клочок земли называли Пойнт. Внизу проплывали рытвины, похожие на окопы времен Второй мировой войны, впрочем, их выкопали ради тепла. Здесь столетиями добывали торф, и на ровной безликой поверхности болота остались отметины. Вода в бухте выглядела холодной даже на расстоянии, поверхность ее морщил вечно дующий ветер. Фин забыл об этом ветре, о том, какую силу он набирает, пролетая три тысячи миль над Атлантикой. Кроме укрытия гавани Сторновэя, на острове почти не было деревьев.

Полет длился час, и все это время Фин старался не думать: ни о том, что наконец возвращается на родной остров, ни о том, в какой ужасной тишине он уходил из дома. Мона провела ночь в комнате Робби. Собираясь, Фин слышал, как она плачет в другом конце коридора. Утром он ушел без единого слова. Он знал, что, закрывая за собой дверь, оставляет позади всю прошлую жизнь с Моной. И вот внизу проплывают знакомые постройки взлетного поля, а вдалеке виднеется новое здание паромного терминала… Он так давно здесь не был! Фина захватили воспоминания, к которым он оказался совершенно не готов.

Глава вторая

Те, кто родился в пятидесятых, помнят свое детство в коричневых тонах — мир цвета сепии. Я рос в шестидесятых-семидесятых, и мое детство было фиолетовым.

Мы жили в одном из так называемых «белых домов» в полумиле от деревни Кробост. Она была частью общины Несс на северной оконечности острова Льюис — самого северного острова в архипелаге Внешних Гебридских островов Шотландии. «Белые дома» строили в двадцатых годах из камня и известняка или бетонных блоков и крыли шифером, гофрированным железом или рубероидом. Эти строения должны были заменить «черные дома» с сухими каменными стенами и тростниковыми крышами, где ютились и люди, и животные. Там в центре каменного пола в главной комнате, так называемой комнате с очагом, день и ночь горел торф. Труб не было — дым должен был уходить через отверстие в крыше. Конечно, при такой плохой вентиляции дымом был заполнен весь дом. Понятно, что век наших предков был недолог.

Остатки «черного дома», где жили мои прабабушка и прадедушка, стояли в нашем саду. Крыша не сохранилась, да и стены почти осыпались, но играть там в прятки было здорово.

Отец всегда отличался практичностью. У него была грива спутанных волос и зоркие синие глаза. Его выдубленная ветром кожа летом чернела от солнца, потому что весь день он проводил на свежем воздухе. До того как я пошел в школу, он часто брал меня с собой прочесывать пляж. Тогда я этого не понимал, но позже узнал, что отец в тот момент был безработным. В рыболовецкой отрасли случилось сокращение, и лодку, капитаном которой он был, продали на металлолом. Так что времени у отца было полно, и с рассветом мы выходили на пляж в поисках того, что принесло ночью море. Прежде всего это была древесина. Отец рассказывал, что знал человека, который построил целый дом из дерева, вынесенного на берег. Да и сам отец сделал наши комнаты на чердаке в основном из таких досок. Море давало нам много, но много и забирало. Редко выдавался месяц, когда никто не тонул во время рыбной ловли, купания или просто упав со скалы.

С наших прогулок по пляжу мы с отцом приносили домой множество всякой всячины. Веревки, рыболовные сети, алюминиевые буи — их отец продавал лудильщикам. После шторма наш улов был еще лучше. Однажды мы нашли в песке большой бак на сорок пять галлонов. Шторм тогда уже прекратился, но ветер был очень сильный. Он сердито бросался на берег, и над головой летели тучи со скоростью миль шестьдесят в час, не меньше. Когда между тучами проглядывало солнце, земля становилась зеленой, коричневой и пурпурной.