Сияние - [7]
И все-таки я невольно восклицаю: «О Священное Радио!»
~~~
О Священное Радио!
Как сын родителя-одиночки, я имел привилегию общаться с множеством известных всей стране голосов, хотя самым знаменитым из всех на Исландском радио был голос отца.
Колодец с ключевой водой. Криница для жаждущих.
Именно такова и была на самом деле комната Па́утины Сигюрдардоухтир в отделе новостей, в дальнем конце коридора А. Отец часто «парковал» меня там, и Паутина, эта громадная сдобная пышка, властительница штатного расписания и кондитерского магазина, ничуть не возражала. Я был мальчик тихий, смирный и любил слушать всех этих слонов, леопардов и львов, собиравшихся тут после работы. Часто они заявлялись издалека, из джунглей и с фронтов, из пустынь и пылающих городов. И вот неторопливо — в глазах еще горел огонь сражений, в ушах звучали крики заговорщиков и голоса уличных прохожих — они входили в комнату, рассаживались возле блюд с печеньем и булочками, которые всегда, будто ненароком, оказывались под рукой.
Все были очень разные: одни — крупные и шумные, другие — маленькие и ярко одетые; одни всегда умудрялись вести прямые репортажи с фронтов, другие черпали информацию в бутылках виски гостиничных баров; заходили сюда и женщины — одна, похожая на учительницу из воскресной школы, на трех языках восхищалась партизанами-подпольщиками, другая, любовница президента, обеспечивала свежайшую информацию из первой спальни страны, где он частенько отдыхал под градом пуль, руководствуясь ницшевским лозунгом: «Если ты потерял вкус к жизни, поставь ее на карту и снова будешь жить с удовольствием».
У Паутины всегда что-нибудь праздновали — чье-нибудь спасение на Ближнем Востоке, отыскание потерянной таксы, столетие Эррола Флинна.
Здесь можно было скоротать часок, сочиняя стихи. Здесь как и во многих других домах, но здесь — лучше всего. Ведь в скверном климате, которым Господь в милости Своей наградил Исландию, Он в качестве компенсации за наши мучения сотворил несколько часов, которые зовутся поэтическими. Они приходят, когда во всех комнатах разливаются синие сумерки.
Ведь так оно и есть: для настоящего поэта вся суета и хлопоты от первого рассветного часа до последнего трепетного вечернего зарева суть лишь приготовление. Каждое слово — будто удочка, и все заброшены в разные стороны. И поэт сосредоточенно следит, где клюет, где есть признаки словесных косяков, однако же загребать сачком остерегается. Ворчливо, с хмурой какой-то настырностью примечает места грядущих уловов отрешенно завтракает, обедает и пьет кофе, ни на что не обращая внимания. Ведь слагать стихи — это искусство; искусство и страсть: из на первый взгляд мелкого, незначительного выуживать великое. Такого человека называют «пастырь поэтических часов», ибо он собирает словесные стада.
— Зачем мне куда-то ездить? — утешал себя отец, когда его приковали к сводкам из рыбного порта. — Стоит только заглянуть к Паутине — и сразу почувствуешь вкус широкого мира. С помощью незатейливых «и», «но», «кстати говоря» попадаешь в необычайное гиперпространство и вмиг переносишься из африканских селений в дзэн-буддистские сады Токио, из степей Патагонии — на лавовые поля Глухомани. Потому что у Паутины они лишь совершают промежуточную посадку. И вспыльчивый Сван с кротким его обликом, и Свейдн, который за неимением новых газет достает с полки Британскую энциклопедию, открывает на первом попавшемся слове и вокруг него — а capella[15] — выстраивает анализ, и слушатели верят, что все это взято из самых свежих телеграфных новостей; здесь рядом и Новичок — наш летучий репортер, герой, покоритель Глухомани, здесь и царица Африки, в плиссированной юбочке, причесанная на прямой пробор, с улыбкой вспоминает, как в Бейруте заглянула с БТРа в разбомбленную гостиницу, а там сидит и играет на рояле какой-то мужчина.
— Ты все же преувеличиваешь, папа.
— Да, сынок, преувеличиваю.
~~~
— Почему ты окрестил меня Пьетюром?
— Ну, взял да и окрестил. — Отец оторвался от монтажного стола и посмотрел на меня.
— Я ведь крещеный?
После долгого затишья на религиозном фронте школу захлестнула волна конфирмационного энтузиазма. Многие из ребят постарше ходили на занятия к пастору, и я выяснил, что удостоиться такой милости может только крещеный.
Отец не отвечал, но я не унимался:
— Так крещеный или нет?
— Кто бы знал, — вздохнул он, делая поползновение вернуться к работе.
Однако ж я распалялся все сильнее:
— Как можно этого не знать?
— Если выслушаешь меня, наверно, поймешь. — Отец крутанулся на стуле, сложил руки на коленях. — Я сам не понимаю и даже спрашивал у пастора Торлациуса. Когда трезвый, он твердит, что ты некрещеный. А выпивши утверждает обратное. Ты — самая настоящая богословская проблема. В один прекрасный день нас с тобой пригласили на свадьбу…
— Это было после смерти мамы?
— Почти все было после смерти Лауры. Почти все. Дело в том, что…
Он неопределенным жестом обвел комнату, себя, мир, который, по-моему, выглядел вполне благоустроенно. Достал носовой платок, высморкался. А потом в синих сумерках нашей комнаты начал слагать историю.
Один из самых известных шведских писателей XX века Ёран Тунстрём написал свою историю об Иисусе Христе. Рассказ ведется от лица главного героя, отрока из Назарета. Его глазами читатель видит красоту и мучительность мира, в котором две тысячи лет назад жили иудеи, изнемогая под бременем римского владычества. Это роман о детстве и молодости Иисуса Христа — том периоде его жизни, который в Евангелии окутан покровом тайны.
Впервые в России издается получивший всемирное признание роман Ёрана Тунстрёма — самого яркого писателя Швеции последних десятилетий. В книге рассказывается о судьбе нескольких поколений шведской семьи. Лейтмотивом романа служит мечта героини — исполнить Рождественскую ораторию Баха.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Автор книги, пытаясь выяснить судьбу пятнадцатилетней еврейской девочки, пропавшей зимой 1941 года, раскрывает одну из самых тягостных страниц в истории Парижа. Он рассказывает о депортации евреев, которая проходила при участии французских властей времен фашисткой оккупации. На русском языке роман публикуется впервые.
Торгни Линдгрен (р. 1938) — один из самых популярных писателей Швеции, произведения которого переведены на многие языки мира. Его роман «Вирсавия» написан по мотивам известного библейского сюжета. Это история Давида и Вирсавии, полная страсти, коварства, властолюбия, но прежде всего — подлинной, все искупающей любви.В Швеции роман был удостоен премии «Эссельте», во Франции — премии «Фемина» за лучший зарубежный роман. На русском языке издается впервые.
Эти рассказы лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера уже дважды выходили в издательстве «Текст» и тут же исчезали с полок книжных магазинов. Герои Зингера — обычные люди, они страдают и молятся Богу, изучают Талмуд и занимаются любовью, грешат и ждут прихода Мессии.Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня называли лгуном. Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же.Исаак Башевис ЗингерЗингер поднимает свою нацию до символа и в результате пишет не о евреях, а о человеке во взаимосвязи с Богом.«Вашингтон пост»Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии по литературе, родился в польском местечке, писал на идише и стал гордостью американской литературы XX века.В оформлении использован фрагмент картины М.
В знаменитом романе известного американского писателя Леона Юриса рассказывается о возвращении на историческую родину евреев из разных стран, о создании государства Израиль. В центре повествования — история любви американской медсестры и борца за свободу Израиля, волею судеб оказавшихся в центре самых трагических событий XX века.