Сияние снегов - [19]

Соловей за хвалой не блестит.

Улыбнись на бесхитростность птичью.

Надо все-таки выпить за стыд,

и пора приучаться к величью.

Светлый рыцарь и верный пророк,

я пронизан молчанья лучами.

Мне опорою Пушкин и Блок.

Не равняйте меня с рифмачами.

Пусть я ветрен и робок в миру,

телом немощен, в куче бессмыслен,

но, когда я от горя умру,

буду к лику святых сопричислен.

Я – поэт. Этим сказано все.

Я из времени в Вечность отпущен.

Да пройду я босой, как Басё,

по лугам, стрекозино поющим.

И, как много столетий назад,

просветлев при божественном кличе,

да, пройду я, как Данте, сквозь ад

и увижу в раю Беатриче.

И с возлюбленной взмою в зенит,

и от губ отрешенное слово

в воскрешенных сердцах зазвенит

до скончания века земного.

1973

За Надсона

Друг человечества…

Пушкин

А и слава, и смерть ходят по свету в разных обличьях.

Тяжело умирать двадцати пяти от роду лет.

Заступитесь за Надсона, девять крылатых сестричек,

подтвердите в веках, что он был настоящий поэт.

Он не тратил свой дар на безделки – пустышки мирские,

отзываясь душой лишь на то, что важнее всего,

в двадцать лет своих стал самым нужным певцом у России,

вся Россия в слезах провожала в могилу его.

Я там был, я там был, на могиле его в Ленинграде…

О, верни его, Родина, в твой героический круг,

возлюби его вновь и прости, и прости, Бога ради,

то, что не был пророком, а был человечества друг.

Я люблю его стих и с судом знатоков не согласен.

Заступись за него, галилейская девочка-Мать:

он, как сын твой Исус, так мучительно юн и прекрасен,

а что дар не дозрел – так ведь было ж всего двадцать пять.

Ведь не ждать же ему, не таить же врученный светильник,

вот за это за все и за то, что по паспорту жид,

я держу его имя в своих заповедных святынях

и храню от обид, как хранить его всем надлежит.

1984

«Больная черепаха…»

Больная черепаха –

ползучая эпоха,

смотри: я – горстка праха,

и разве это плохо?

Я жил на белом свете

и даже был поэтом, –

попавши к миру в сети,

раскаиваюсь в этом.

Давным-давно когда-то

под песни воровские

я в звании солдата

бродяжил по России.

Весь тутошний, как Пушкин

или Василий Теркин,

я слушал клеп кукушкин

и верил птичьим толкам.

Я – жрец лесных религий,

мне труд – одна морока,

по мне, и Петр Великий

не выше скомороха.

Как мало был я добрым

хоть с мамой, хоть с любимой,

за что и бит по ребрам

судьбиной, как дубиной.

В моей дневной одышке,

в моей ночи бессонной

мне вечно снятся вышки

над лагерною зоной.

Не верю в то, что руссы

любили и дерзали.

Одни врали и трусы

живут в моей державе.

В ней от рожденья каждый

железной ложью мечен,

а кто измучен жаждой,

тому напиться нечем.

Вот и моя жаровней

рассыпалась по рощам.

Безлюдно и черно в ней,

как в городе полнощном.

Юродивый, горбатенький,

стучусь по белу свету –

зову народ мой «батенькой»,

а мне ответа нету.

От вашей лжи и люти

до смерти не избавлен,

не вспоминайте, люди,

что я был Чичибабин.

Уже не быть мне Борькой,

не целоваться с Лилькой,

опохмеляюсь горькой.

Закусываю килькой.

1969

«Дай вам Бог с корней до крон…»

Дай вам Бог с корней до крон

без беды в отрыв собраться.

Уходящему – поклон.

Остающемуся – братство.

Вспоминайте наш снежок

посреди чужого жара.

Уходящему – рожок.

Остающемуся – кара.

Всяка доля по уму:

и хорошая, и злая.

Уходящего – пойму.

Остающегося – знаю.

Край души, больная Русь, –

перезвонность, первозданность

(с уходящим – помирюсь,

c остающимся – останусь) –

дай нам, вьюжен и ледов,

безрассуден и непомнящ,

уходящему – любовь,

остающемуся – помощь.

Тот, кто слаб, и тот, кто крут,

выбирает каждый между:

уходящий – меч и труд,

остающийся – надежду.

Но в конце пути сияй

по заветам Саваофа,

уходящему – Синай,

остающимся – Голгофа.

Я устал судить сплеча,

мерить временным безмерность.

Уходящему – печаль.

Остающемуся – верность.

1971

«Не веря кровному завету…»

Не веря кровному завету,

что так нельзя,

ушли бродить по белу свету

мои друзья.

Броня державного кордона –

как решето.

Им светит Гарвард и Сорбонна,

да нам-то что?

Пусть будут счастливы, по мне, хоть

в любой дали, –

но всем живым нельзя уехать

с живой земли.

С той, чья судьба еще не стерта

в ночах стыда,

а если с мертвой, то на черта

и жить тогда?..

Я верен тем, кто остается

под бражный треп

свое угрюмое сиротство

нести по гроб.

Кому обещаны допросы

и лагеря,

но сквозь крещенские морозы

горит заря.

Нам не дано, склоняя плечи

под ложью дней,

гадать, кому придется легче,

кому трудней.

Пахни ж им снегом и сиренью,

чума-земля.

Не научили их смиренью

учителя.

В чужое зло метнула жизнь их,

с пути сведя,

и я им, дальним, не завистник

и не судья.

Пошли им, Боже, легкой ноши,

прямых дорог

и добрых снов на злое ложе

пошли им впрок.

Пускай опять обманет демон,

сгорит свеча, –

но только б знать, что выбор сделан

не сгоряча.

1973

«Стою за правду в меру сил…»

Стою за правду в меру сил,

да не падет пред ложью ниц она.

Как одиноко на Руси

без Галича и Солженицына.

1974

«Из глаз – ни слезинки, из горла – ни звука…»

Из глаз – ни слезинки, из горла – ни звука.

Когтями по сердцу – собака-разлука.

А пала дорога, последняя в мире,

бессрочней острога, бескрайней Сибири.

Уже не помогут ни рощи, ни реки,

чтоб нам не расстаться на вечные веки.

За дебри и зори уводит дорога,

страшнее любого тюремного срока.

Заплачет душа по зеленому шуму,

но поздно впотьмах передумывать думу.