Система (сборник) - [43]

Спали в карауле, не раздеваясь, на жестких топчанах, которые почему-то назывались «полумягкими».

Засыпали под всякие истории о нападениях на пост да о том, как кто-то из своих же расстрелял когда-то половину караула.

За два часа невозможно выспаться. Особенно, если тебе восемнадцать лет.

Это в двадцать пять можно за два часа выспаться, и то если скажешь себе: «Через два часа ты уже проснешься и встанешь абсолютно свежим».

А когда ночью ведешь смену на водохранилище, то идти надо через маслиновую рощу, по тропе, и рука сама снимает автомат с предохранителя, и каждая ветка по лицу кажется пролетающей летучей мышью, а каждый шорох отдается холодом в груди.

Я до сих пор могу составить план отражения нападения на пост, и до сих пор, когда иду по улице, смотрю на крыши домов и думаю: «Если здесь разместить пулемет, можно будет простреливать целый квартал».

А еще мы учились быстро сдергивать автомат с плеча, подбрасывать его в воздух и налету передергивать затвор и – дальше только очередь, не задумываясь.

– Стой! Кто идет!

– Разводящий со сменой!

– Разводящий ко мне, остальные на месте!

Подходить к посту имеет право только разводящий. Если что-то не понравилось, можно всех положить в грязь.

Подготовка к заступлению в суточный наряд начиналась в 15 часов. Один час можно было поспать в койке, потом глажка формы одежды (идиотское словосочетание), изучение статей устава, построение суточного наряда в роте и осмотр старшиной роты, потом построение на факультете, у рубки дежурного по факультету, и осмотр заступающего наряда заступающим дежурным, где он может остановиться напротив тебя и сказать: «Доложите свои обязанности!» – потом все следуют на плац, где тоже строятся для училищного развода.

Развод принимает дежурный по училищу, для чего: «Первая шеренга! Два шага вперед, вторая, шаг вперед. Шаго-ом. Марш!.. Кру-гом!..» – потом дежурный по училищу проходит мимо и знакомится с нарядом. При этом он смотрит в окаменевшие лица, пытаясь запомнить тех, с кем заступает на сутки. Иногда он может проверить, как ты знаешь свои обязанности – это улучшает дисциплину – потом он проверяет караул (на разводе стоит и заступающий караул из курсантов, у кадровой роты другой караул), потом: «Первая и вторая шеренга!.. Кру-гом!.. На свои места. Шаго-ом!.. Марш!.. (Раз! Два!)»

И обе шеренги встают на свои места. По команде они поворачиваются. Потом команда «смирно» и: «Начальник караула ко мне!» – начальник караула подходит и представляется дежурному. Тут ему показывается секретное слово «пароль» и секретное слово «отзыв», после чего: «Начальник караула, встать в строй!» – потом строй по еще одной команде поворачивает и под барабан проходит мимо дежурного по училищу и его помощника торжественным маршем, во время которого они отдают строю честь.

В промежутках мы читали. В основном Джека Лондона. Его полное собрание сочинений имелось в училищной библиотеке.

Я прочитал все. Потом до меня дошло, что Джерри-островитянин – это облысевший от жары Белый Клык, перенесенный воображением автора в южные широты, но это потом, а поначалу мне все очень нравилось.

Особенно «Морской волк».

Хотел бы я посмотреть на того, кому в те времена не нравился «Морской волк».

А там, на севере, весь в метели и с мороза, я приходил в маленький книжный магазин, размещенный под лестницей в Дофе, и спрашивал у тетки, напоминающей сложением сидячий холодильник «Орск», есть ли что-либо почитать, на что она неизменно отвечала: «В большом выборе политическая литература».

Именно тогда я и приобрел девять томов Виссариона Григорьевича Белинского и прочитал их все. Они ходили со мной в автономки, и я их подсовывал друзьям, опухающим от информационного голода.

Потом я купил четырехтомник писем прогрессивного деятеля французской революции Гракха Бабефа, который писал их из тюрьмы на волю вплоть до самой гильотины, которую ему устроила все та же революция.

Замечательные, надо сказать, письма.

Потом я прочитал письма Пушкина, Достоевского, Чехова, Толстова.

Собрания сочинений этих потрясающих писателей распределял политотдел, а письма никому не были нужны и потому поступали в свободную продажу – где я их и находил.

А позже мне случилось прочитать всего Достоевского, уже без писем, и я отметил недоделанность многих его произведений, суетливость и неаккуратность, после чего наступила очередь Чехова, Пушкина, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина и Гоголя – у этих я отметил доделанность.

Я прочитал Грина, Паустовского, Пришвина, Байрона, Маяковского.

Бальзака, Виктора Гюго, Золя, Шолохова и Виталия Бианки.

Но все это потом, а в училище, кроме Джека Лондона, была прочитана повесть Крона про что-то там внутри на корабле и на суше.

По ней проводилась читательская конференция, и наш командир Раенко Сан Саныч говорил правильные слова целыми абзацами.

Я тоже говорил. Мне поручили осветить образ женщины, которая допустила-таки к своему телу моряка. Я его осветил. Я сказал что-то такое, что немедленно вызвало гомерический смех у тех идиотов, которые вообще ничего никогда не читали.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Иногда мне кажется, что я вижу в толпе знакомое лицо. Учились вместе?