Система нервная - [14]

Дымову стало душно, выступила испарина на лбу, в горле пересохло и начало слегка мутить. Ужасно хотелось снять пиджак, но раздеваться перед этим оральным маньяком, завороженным членами, он не решился.

- Я знаю десятки способов, как одним языком заставить член кончить, - продолжал нахваливать свои умения бизнесмен. – А нечувствительность нёбного язычка даёт мне возможность заглатывать на любую длину и меня не рвёт.

На секунду, всего на секунду агент позволил себе представить то, о чем только что говорил Аваров. Картинка вспыхнула мгновенно – его член в глубокой глотке мужчины, зажат стенками гортани. Он тут же изгнал этот образ из головы, но реакция уже пошла. Член потяжелел, наливаясь кровью.

- Когда головка трётся у меня в глотке, её можно даже увидеть. Прямо здесь, - говорун поднял руку и коснулся своего кадыка, водя пальцем вверх-вниз.

Максим хотел зажмуриться, хотел закрыть уши – он не на шутку испугался своей реакции. Мы часто слышим, что наш самый сексуальный орган это мозг - так вот, сейчас Илья делал минет его мозгу. А мозг, в свою очередь, чувствовал аваровские губы, язык, узкую неблюющую глотку и до одури хотел кончить. То, что сейчас происходило с охуевшим засланцем, было просто свинским предательством со стороны его организма. Образы неконтролируемо всплывали, один пошлее другого. Максиму всегда казалось, что он довольно старомоден в сексе, но бархатный зов голубого Орфея уводил его далеко не в обитель правоверных гетеросексуальных мальчиков. Дымов прижал рукой свой пах, пытаясь то ли ослабить возбуждение, то ли прикрыть его.

- А яйца – это вообще мой фетиш, - добивал жертву дьявольский совратитель, облизываясь. – Я люблю рисовать на них языком что-нибудь - алфавит там, или цифры. Так странно, обычно на цифре тринадцать все начинают кричать и извиваться – как думаешь, это что-то мистическое?

У Макса не было данных о чувствительности яиц к мистике, но то, что его яйца аж поджались, когда он, помимо своей воли, представил, как их обрабатывает язык этого развратного сирина – это был печальный, но неоспоримый факт.

- Иногда, когда у меня романтическое настроение, я люблю рисовать всякие сердечки или ромашки, - улыбнулся Илья, пододвигаясь ближе к порозовевшему Дымову и, понизив голос, добавил: – Снежинки ещё…

Не отрывая взгляда от лица завороженного слушателя, медленно отвёл его руку от ширинки и потянул собачку молнии вниз. Максим часто дышал, психовал, боялся, но грёбаная похоть и обещание сумасшедшего минета явно брали верх – он не мог сопротивляться. И прикрыл глаза, когда Илья вытащил из трусов его вставший член – смотреть было стыдно. Приподнялся, позволяя стащить брюки с трусами чуть пониже. Он попытался сказать себе, что всё это ради работы, что один раз – не водолаз. Получалось не убедительно. Тогда сознание зашло с другого фланга: ведь нельзя, заявило оно, просто встать и забыть всё то, что только что ему понарасписывали! Ведь потом будет всю жизнь жалеть, если не попробует. Ему и так редко перепадал минет в жизни – его дамы считали это лишним. А Дымову хотелось, ой, как хотелось. Он даже в порнушке всегда дрочил именно на минеты, а сама видеоёбля его не так штырила.

Ненатуральный соблазн опустился перед ним на колени, а в его голове продолжался вялый диспут с самим собой. В эфир пошли риторические вопросы. Почему всё лучшее - геям? Натуралы тоже хотят урвать кусок илюшиного голодного рта! «Боже, что за ахинею я порю!» - ужаснулся себе Максим на последней мысли про кусок рта, однако продолжал зачарованно сидеть в ожидании разрекламированного минета. От нерешительности и полного душевного раздрая он даже начал нервно покусывать заусенец на большом пальце, чего с ним не случалось уже много лет. Илья был крупненьким и плохо помещался между ног – он расталкивал его бёдра плечами, пытаясь половчее подобраться к промежности гостя. Макс и смотреть страшился, но и не смотреть не мог. Великолепный Аваров, стоящий на коленях в дорогих брюках, в рубашке от какого-то неебического бренда, был сейчас для Дымова чем-то вроде сна – этакий порно-бред. Думать об Илье, как о человеке, он сейчас не мог – лучше уже как о секс-игрушке. Если позволить себе задуматься о том, что ему сейчас отсосёт целый живой мужик, то придётся всю жизнь тратиться на психоаналитиков. Тот между тем уже задирал рубашку разложенному агенту, оголяя живот. И он послушно прижал ее к своей груди, уставившись на горизонт событий.

Если бы хоть одна женщина смотрела на его член с тем же восторгом, с каким смотрел на него Аваров, Макс бы тут же на ней женился и умер бы с ней в один день. Казалось, что он только что сделал человека счастливым, просто дав тому возможность заглотить свой причиндал. «Вот же ж, извращенец», - томительно пронеслось в мыслях, и Максим поёжился, балдея от такого внимания. Илья провёл ладонью вверх по члену, прижимая к его животу, и Макс всё-таки зажмурился – глаз начал дёргаться. Пытаясь унять тяжёлое дыхание, он почувствовал, как чужой язык прошёлся от яиц до головки. Язык был широкий, как у собаки, и будто оборачивал ствол, при этом изгибаясь и подрагивая. Казалось, на нем сотни маленьких двигающихся присосок, как у осьминога. Средоточие мужественности тут же напряглось и встало насмерть. Максим стиснул кулаки, изо всех сил стараясь не стонать в такт энергичным вылизываниям. От такой атаки он завёлся моментом, позабыв и про жучок, и про то, что он не пидор. Ему было так хорошо, так кайфово – он бы сидел здесь вечно, на этом диване, лишь бы Илья не останавливался. Аваров же, добившись железного стояка, зажал шляпку между губ и начал медленно насаживаться головой. Его язык метался по рту, будто его ебашили электрошокером, и Дымову чудилось, что у Ильи там какие-то влажные, скользкие шестерёнки, которые крутятся и вертятся, потирая каждый миллиметр тонкой чувствительной кожи. Макс мотал головой из стороны в сторону, выгибался, водил бёдрами, пытаясь толкнуться в его сказочный рот под таким углом, чтобы было максимально улётно. Тот схватывал на лету, подстраивался под движения и сосал, сосал, сосал... Дымов так напряг ноги, что у него свело икру, и заорал, а Илья зачем-то выпустил член изо рта и сказал самым шлюшистым голосом, который Макс когда-либо слышал: