Система мира 3. Система мира - [10]

Сатурн разглядывал что-то несущественное на берегу в надежде, что попутчик, не получая ответа на свои ламентации, в конце концов замолчит. Впрочем, последнее замечание заставило его повернуться к Даниелю.

— Почему он должен вам что-то готовить?

— Я, и только, я стою между ним и Соломоновым золотом. Во всяком случае, так он воображает.

— Это правда?

— Царь и некоторые его приближённые, такие как господа Коган и Кикин, могли бы выказать недовольство, если бы Ньютон конфисковал золото, — сказал Даниель. — Однако они далеко и для Ньютона не существуют. Их он не принимает в рассуждение, и за всё будет ненавидеть меня.

— И чем ненависть сэра Исаака чревата в плане практическом?

Даниель вспомнил Гука и его уничтоженное наследие. Впрочем, какая разница, что будет после твоей смерти?

Сатурн продолжал:

— На собраниях клуба он с вами вежлив…

— И я до сегодняшнего дня гадал почему. Исаак больше не распоряжается курьерами королевы и блекторрентским полком. Болингброк отнял у него всю светскую власть, какой несколько месяцев назад он обладал, или думал, что обладает. А чтобы бороться с Джеком-Монетчиком, ему нужна власть, которой я, хоть и не прямо, располагаю через Роджера.

— Но почему, почему, — воскликнул Сатурн, — вы потворствуете сэру Исааку, если считаете, что он записал вас в недруги и готов уничтожить?

— Очень разумный вопрос, — признал Даниель. — Думаю, это просто для него, сложно для меня. Хитросплетения уступок и компромиссов, в которых я погряз, для Исаака — дрянь и мусор, подобно волосяным комкам, какие мы вытаскивали из коровьих желудков. Его не удовлетворит ничто, кроме полного уничтожения Болингброка, Джека Шафто, Лейбница и — раз я имел глупость с ними спутаться — меня. Питер, я не могу вызвать в себе ничего, похожего на ярость Ньютона, жаркую, как пламя пробирщика. Быть может, и я, и все остальные — лишь пена на его тигле, которую надо соскоблить и выбросить вон.

Суррей Перед рассветом, 15 августа 1714

И поставлена будет им часть войска, которая осквернит святилище могущества, и прекратит ежедневную жертву, и поставит мерзость запустения.

Даниил, 11, 31

Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте, — читающий да разумеет, — тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего; и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои.

Мф., 24, 15-18

Ему больно было вести солдат по английской земле. Ирландия, Бельгия, Голландия и Франция — естественные Марсовы поля: армии пасутся на них, как овцы на холмах Альбиона. Однако сейчас, ведя роту вооружённых людей через английское поле, он чувствовал, что напрасно выбрал военную стезю.

Он, разумеется, понимал всю нелепость своих мыслей: Бельгия столь же не создана для войны, как этот край. И всё же так он чувствовал и, как всегда, держал свои соображения при себе.

В Ламбет переправились конным паромом около двух часов ночи и двинулись на юг по Кэпемской дороге. Настоящий маршевый шаг разносился бы по сонной округе на много миль, а они не хотели привлекать к себе внимание, поэтому шли не в ногу, повзводно, обтекая редкие селения, как вода. Дозорным, полуночникам и прочим излишне бдительным жителям, которые выходили с вопросами, советовали не лезть в чужие дела, а потом спрашивали у них дорогу к Эпсому. Стратегия состояла в том, чтобы идти быстрее слухов, однако на случай, если кто-нибудь поскачет вперёд на лошади, они старались создать ложное впечатление, будто направляются к юго-западу. Собственно, на юго-запад они и шли несколько часов кряду, затем, перекусив в придорожной лощине сухарями, резко повернули, быстрым шагом проделали четыре мили на восток по дороге и дальше двинулись через поля. Разведчики вели их вверх и вниз по холмам, которые можно было почувствовать ногами, но не увидеть. Ему казалось, что подъёмов больше, чем спусков, но усталому пехотинцу всегда так кажется. Слышал он плохо, поэтому не различал шума листвы, зато ощущал присутствие деревьев по ауре безветрия и аромата. Потом стали попадаться рощицы, которые приходилось обходить, чтобы солдаты не разбредались, не шуршали листьями и не ломали веток.

Свет сеялся с неба, как хлопья пепла от сожжённого города. В какой-то момент рассвело настолько, что пятна и намёки, проступавшие сквозь тьму последние час с небольшим, внезапно обрели смысл. Он огляделся. Ему думалось, что они идут через открытую местность, иногда огибая рощицы, но всё оказалось совсем не так. Деревья росли повсюду, где гуще, где реже, так что видно было не дальше, чем на вержение камня; только кое-где над кронами торчали верхушки холмов. Под сенью леса бледной рекою вилась прогалина, заросшая жёсткой сухой травой. Меловая почва так же не могла удержать влагу, как пальцы скелета — деньги. В голове ударил набат: он привёл роту туда, где не сыщешь ни ручья, ни озера! Через несколько часов у них кончится вода!

Мучительным усилием воли он прогнал тревогу; через десять шагов та вернулась и заняла господствующую позицию. Мысли стали стёртые, как солома в ветхом тюфяке, и, наконец, рассыпались с первыми лучами солнца.