Система мира 2. Движение - [3]

От одного их вида Лейбница бросало в дрожь. То, что на Каролину всего лишь нагоняло скуку, пробуждало в нём жгучий стыд, ибо здесь была и его вина. Доктор вырос после Тридцатилетней войны, когда во многих городах зданий не осталось вовсе — только руины и кое-как собранные из обломков лачуги. Уцелевшие фахверковые дома с их покатыми очертаниями были одинаковые и в то же время разные, как яблоки в корзине. Нынешние здания заключали в себе геометрию — те конкретные представления о геометрии, которые архитекторам вбили в школе. Сто лет назад это были бы параболы, эллипсы, поверхности вращения, эволюты, эвольвенты и параллельные кривые. Сегодня их сменили декартовы координаты, жёсткая прямоугольная сетка, к которой усердные алгебраисты привязали устремлённые ввысь дуги. Заячья игрушка, попавшая к черепахам. Не беспомощное меньшинство христианского мира (думалось Лейбницу), те, кто умеет читать, могут путешествовать и не голодают, имело довольно смутное представление о том, что произошло в натурфилософии; вместо того, чтобы взять на себя труд основательно в ней разобраться, эти люди уцепились за координатную сетку, как за мощи или фетиш Просвещения. Итог — строки и столбцы окон. Лейбниц не мог на них смотреть, потому что более других нёс ответственность за торжество декартовой системы. Он, начавший путь в науку с видения в розовом саду! Потому-то они с Каролиной встречались не в вафельнице Лейнского дворца, а за городской стеной у плавно изгибающейся Лейне или у Софии в саду.

Лейбница в городе не было. Почему, Каролина не знала. Слухи гласили, что флот русского царя собирается в Санкт-Петербурге, готовясь вычистить из Балтийского моря неуёмных скандинавов. Каролина и все значительные люди в Ганновере знали, что у Лейбница какие-то делишки с Петром. Может, из-за них-то он и отсутствовал, а может, просто заглянул в Вольфенбюттель разобрать книги или отправился в Берлин улаживать какую-нибудь свару в Академии.

Ганновер, как всякий город, в первую очередь представлял собой организм для отражения неприятеля. Лейне, огибающая его с юга и с востока, всегда играла главную роль в защите Ганновера от огня и разграбления. Вот почему дворец стоял на самом берегу реки. Однако военное значение Лейне менялось от столетия к столетию по мере того, как пушки становились лучше, а канониры учили математику.

Сразу за домом Лейбница Каролина свернула налево к реке; отсюда ей предстояло своего рода путешествие во времени. Оно началось от кривой ганноверской улочки, по виду вполне средневековой, и закончилось четвертью часа позже на краю городских оборонительных укреплений — скульптуры из утрамбованного грунта, по степени следования моде и тщательности поддержания не уступающей причёске версальской дамы. Лейне текла здесь так, как сочли нужным фортификаторы. Местами она была зажата в жёлоб, как фарш в колбасную шкурку, местами разливалась, затапливая участки, считавшиеся уязвимыми.

Строители и разрушители крепостей играли в своего рода шахматы с геометрией. Свет, несущий сведения о противнике, движется по прямой, пули, несущие смерть, в первом приближении тоже. Пушечные ядра, крушащие стены, летят по низким параболам, мортирные бомбы, уничтожающие города, — по высоким. Укрепления строили из земли, которая дёшева, везде есть и останавливает снаряды. Землю ссыпали в кучи и утрамбовывали в призмы — объёмы, ограниченные пересекающимися плоскостями. Каждая плоскость в теории господствовала над своими краями: линии зрения и траектории ружейных пуль проходили вдоль них, отыскивая и убивая то, что затаилось в ложбинках. Предполагалось, что ядра будут ударять в стены под прямым углом и сами выкапывать себе могилы, а не отскакивать рикошетом, круша всё на своём пути, как расходившийся трёхлетний ребёнок. Кавалерийские конюшни, пехотные казармы, пороховые погреба и переходные мостки были приткнуты там, куда ядрам труднее всего попасть. Всё человеческое целиком подчинялось геометрии. В итоге возникала пустыня различно ориентированных плоскостей.

Всё перечисленное и впрямь занимало принцессу, учившую геометрию на коленях у Готфрида Вильгельма фон Лейбница. Но артиллерия совершенствовалась медленно, артиллеристы выучили всю математику, какую могли, и фортификационные сооружения почти не изменились за десять лет, в которые Каролина проезжала мимо них практически каждый день. Поездка через городские валы стала временем погружённости в себя. Чувства Каролины не отзывались на сигналы внешнего мира, пока она не миновала вторую из двух дамб, идущих через затопленную пустыню, призванную удерживать пушки Людовика XIV на почтительном расстоянии. Укрепления заканчивались деревянными воротами в том месте, где дощатый настил дамбы сменялся гравием.

Отсюда Каролина видела дорогу к оранжереям Софии в углу Герренхаузенского сада, в полутора милях от конца дамбы. Аллея была обсажена четырьмя рядами лип, одетых в бледно-зелёные моховые куртки. Ряды деревьев отмечали три дороги, идущие к королевскому дворцу. Средняя — для карет — просматривалась целиком: здесь ничего нельзя было утаить. По обеим её сторонам тянулись дорожки поуже, такие, по которым как раз можно было идти рука об руку. Кроны деревьев смыкались над ними сплошным пологом. Каролина видела все полторы мили, сжатые перспективой и нарушаемые там и сям цепочками придворных либо садовниками.