Система доктора Смоля и профессора Перро - [6]

— А сколько больных у вас на попечении?

— В настоящее время не более десяти.

— В основном женщины, я полагаю?

— О нет, одни мужчины, и к тому же здоровенные, скажу я вам.

— Вот как? А я всегда был уверен, что большинство сумасшедших — особы женского пола.

— Обычно это так, но не всегда. Еще недавно здесь было что-то около двадцати семи пациентов; не менее восемнадцати из этого числа были женщины. Но затем положение резко изменилось, как видите.

— Да, резко изменилось, как видите, — вмешался господин, который, брыкаясь, едва не переломал ноги мадемуазель Лаплас

— Да, резко изменилось, как видите, — подхватили хором все собравшиеся.

— Эй, вы, попридержите языки! — закричал в сильном гневе хозяин. Немедленно воцарилась мертвая тишина, продолжавшаяся около минуты. А одна леди поняла требование м-сье Майяра буквально и, высунув язык, оказавшийся необыкновенно длинным, покорно схватила его обеими руками да так и держала до конца обеда.

— А эта дама, — сказал, я, наклонившись к м-сье Майяру и обращаясь к нему шепотом, — эта милая леди, которая недавно говорила и кукарекала… она… я полагаю, безобидна, вполне безобидна… а?

— Безобидна?! — воскликнул он в неподдельном изумлении. — То есть как это? Что вы имеете в виду?

— Чуть-чуть не в себе, — сказал я, притрагиваясь к своей голове. — По-моему, она не особенно… не опасно больна, а?

— Mon Dieu! Что это вы придумали?! Эта леди — мадам Жуаез, мой близкий, старый друг; она так же абсолютно здорова, как я сам. У нее есть свои маленькие странности, это верно, но вы ведь сами знаете… старые женщины… все очень старые женщины страдают этим в той или иной мере.

— Разумеется, — сказал я, — разумеется… А остальные леди и джентльмены…

— Мои друзья и помощники, — закончил м-сье Майяр, выпрямляясь с высокомерным видом, — мои очень близкие друзья и сослуживцы.

— Как? Все до одного? — спросил я. — И женщины тоже?

— Ну конечно! Нам бы без них не управиться. Никто в мире не ухаживает за сумасшедшими лучше, чем они. У них, знаете ли, свои приемы: эти блестящие глаза оказывают изумительное действие — что-то вроде зачаровывающего змеиного взгляда, знаете ли.

— Да, разумеется, — подтвердил я, — разумеется! Но в них есть что-то чудно е, они немного не того, а? Вам не кажется?

— ЧуднОе? Немного не того! Вам в самом деле так кажется? Бесспорно, мы не слишком-то любим стеснять себя здесь, на Юге… делаем, что хотим, наслаждаемся жизнью… и всякое такое, знаете ли…

— Да, разумеется, — подтвердил я, — разумеется.

— А потом, может быть, это кло-де-вужо слишком крепкое, знаете ли, слишком забористое… вы меня поняли, не так ли?

— Да, разумеется, — подтвердил я, — разумеется. Кстати, м-сье, вы, кажется, говорили, что новая система, которую вы ввели взамен прославленной «системы поблажек», отличается крайней строгостью и суровостью. Верно ли я вас понял?

— Отнюдь нет. Правда, режим у нас крутой, но это неизбежно. Зато такого ухода, как у нас, — я имею в виду медицинский уход — никакая другая система больному не даст.

— А эта новая система создана вами?

— Не вполне. В известной мере ее автором может считаться профессор Смоль, о котором вы, несомненно, слышали; а с другой стороны, я счастлив заявить, что отдельными деталями своего метода я обязан знаменитому Перро, с которым вы, если не ошибаюсь, имеете честь быть близко знакомым.

— Мне очень стыдно, но я должен сознаться, что никогда до сих пор не слыхал даже имен этих господ.

— Боже правый! — воскликнул мой хозяин, резко отодвинув свой стул назад и воздев руки к небу. — Нет, я несомненно ослышался! Ведь не хотите же вы сказать, что никогда не слыхали ни об ученейшем докторе Смоле, ни о знаменитом профессоре Перро?!

— Вынужден признаться в моем невежестве, — ответил я, — но истина превыше всего. Однако при этом я чувствую себя просто поверженным в прах — какой позор: ничего не знать о работах этих без сомнения выдающихся людей! Я обязательно разыщу их сочинения и буду изучать их с особым вниманием. М-сье Майяр, после ваших слов мне действительно — поверьте! — действительно стыдно за себя! Так оно и было.

— Оставим это, мой милый юный друг, — произнес ласково м-сье Майяр, пожимая мне руку. — Выпейте-ка со мной стаканчик сотерна.

Мы выпили. Собравшиеся последовали нашему примеру, потом еще раз, еще раз, и так без конца. Они болтали, шутили, смеялись, делали глупость за глупостью; визжали скрипки, грохотал барабан, как медные быки Фаларида ревели тромбоны, и сцена, становясь, по мере того как винные пары затуманивали головы, все более ужасной, наконец превратилась в какой-то шабаш in petto[20]. Тем временем мы — м-сье Майяр и я, — склонившись над стаканами сотерна и вужо, стоявшими перед нами, продолжали наш разговор, повысив голос до крика: слово, произнесенное обычным тоном, имело не больше шансов дойти до слуха собеседника, чем голос рыбы со дна Ниагарского водопада.

— Сэр, — прокричал я в ухо м-сье Майяру, — сэр, перед обедом вы упомянули об опасности, связанной со старой «системой поблажек». Что вы имели в виду?

— Да, — отвечал он, — время от времени у нас действительно складывалось очень опасное положение. Всех причуд умалишенных не предугадаешь, и, по моему мнению, равно как и по мнению доктора Смоля и профессора Перро, никогда нельзя оставлять их без всякого присмотра. Вы можете в течение того или иного времени делать так называемые «поблажки» умалишенному, но в конце концов он все же весьма склонен к буйству. С другой стороны, его хитрость настолько велика, что вошла в пословицу. Если он что-нибудь задумал, то скрывает свой план с изобретательностью, поистине уму непостижимой. А ловкость, с которой он симулирует здоровье, ставит перед философами, изучающими человеческий разум, одну из наиболее загадочных проблем. Когда сумасшедший кажется совершенно здоровым — самое время надевать на него смирительную рубашку.