Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - [140]

— Но почему? Почему? — жалобно спросил он.

— Ты ни в чем не виноват, Анри. Дело во мне. Уже в день помолвки меня не оставляло чувство, что я делаю что-то не то. Я думала, это нервы и все наладится. Но нет, с каждым днем я все сильнее жалела о своем решении. И когда ты перестанешь на меня обижаться, кто знает, мы снова сможем быть друзьями.

— Чушь! — возразил мужчина. — Спорим, через полгода Леа скажет, что ты выходишь замуж за какого-нибудь хлыща из высшего общества?

— Ты заблуждаешься, Анри. Этого точно не будет. — Элизабет была категорична. — Выйдем на воздух, здесь совершенно нечем дышать. И, если хочешь знать мое мнение, ты женишься намного раньше, чем я выйду замуж. Оттавия… она любит тебя, и она очень красива.

Анри Моро передернул плечами, посмотрел на нее озадаченно.

— Проклятье! Лисбет, я же не ребенок, которому можно подсунуть другую игрушку, когда он старую потерял, — сердито сказал он.

Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Она знала, что из сетей прекрасной итальянки ему не ускользнуть и что с нею он обретет супружеское счастье, о котором так мечтает.

Невзирая на обиду и печаль, грызущие сердце, Анри настоял на том, чтобы проводить Элизабет к ближайшей остановке трамвая.

Они шли не спеша, разговаривали: молодая женщина — ласково, сочувственно, мужчина — с горечью.

— Если бы не поздний час, я пошла бы с тобой и поговорила с Агатой, — сказала Элизабет, когда они поравнялись с магазином женской одежды. — Обещаю: я приду в воскресенье и принесу все, что нужно для хорошего обеда.

— Не утруждайся, — жестко одернул ее Анри. — Я сам могу сообщить дочке плохую новость. И в это воскресенье нас пригласили к Рамберам. Агата — девочка чувствительная, ей будет неприятно тебя видеть. Поэтому покончим с этим раз и навсегда! Ты исчезаешь из нашей жизни.

Уязвленная, но не желающая это демонстрировать, Элизабет тихо согласилась. Взгляд ее голубых глаз скользил вдоль проезжей части самой длинной улицы Нью-Йорка, пролегающей по тропе, ведущей с севера на юг, по которой веками передвигались коренные жители Америки — индейцы.

— Раз так, расстанемся здесь и сейчас, — объявила она. — Делай как знаешь, Анри. Но Леа удивится, узнав про наш разрыв. На будущей неделе я к ней съезжу. До свидания!

Он внимательно смотрел на нее, сначала с некоторой холодностью, близкой к презрению, потом — с грустной улыбкой человека, смирившегося с неизбежным.

— Нет, тебя невозможно ни ненавидеть, ни проклинать, — признался он. — Благодаря тебе, Лисбет, я пережил смерть жены, и детям моим ты сделала много хорошего. Будь счастлива!

— Спасибо, Анри! Спасибо. Ты тоже. Я желаю тебе всего самого наилучшего!

Она поцеловала его в щеку — едва-едва коснулась губами. Он ушел, не оглядываясь, — полотняная бежевая куртка на плече, трепещущая на ветру хлопчатобумажная рубашка, которую он не потрудился застегнуть.

Элизабет смотрела ему вслед, пока Анри не затерялся в толпе, а людей на тротуарах было множество.

Да, она сочувствовала ему, даже жалела, и все же испытала невыразимое облегчение. Свобода!

«Я постараюсь сохранить дружбу с Агатой и Луизоном, — думала она. — Они, конечно, рассердятся, но сердца у них добрые. Они простят!»

Немного утешившись, Элизабет стала переходить через дорогу. Делать это нужно было осторожно: в обе стороны мчались конные экипажи, с регулярными интервалами — двухэтажные омнибусы, да и велосипедистов становилось все больше.

— Уф, получилось! — сказала она себе, как только благополучно ступила на тротуар на противоположной стороне.

Солнце уже садилось за причудливых очертаний крыши домов. Кварталы кирпичных зданий высотой в пять-десять этажей разделялись прямыми улицами, и в прогалинах между домами открывалось небо, расцвеченное оттенками меди, поразительно яркими.

Элизабет остановилась, чтобы полюбоваться этой великолепной картиной. Запрокинув голову, она смотрела на блекло-голубой, с тонами лаванды, небосвод, усеянный розовато-оранжевыми облаками.

«Сколько в этом мире красоты! — расчувствовавшись, подумала она. — Если б только Жюстен был сейчас со мной и тоже это увидел! Господи, даже если ты порицаешь нашу любовь, даже если мы тяжко согрешили, защити нас! Даруй прощение! Ведь мы любим друг друга!»

После этой краткой молитвы она поднесла к губам крестильный медальон матери, с которым не расставалась. Желание это сделать пришло спонтанно. Обычно Элизабет попросту прикасалась к медальону через одежду.

Мужчина, стоящий неподалеку, содрогнулся всем своим худощавым телом, знавшим и холод, и голод. Он заметил мимолетный блеск золота и подошел к замечтавшейся посреди улицы элегантной молодой даме.

— О нет! — вскрикнула Элизабет, узнав изуродованное лицо бродяги, которого так боялась.

Он протянул руку, грязную и тощую, ухватил ею золотую цепочку и резко дернул. Цепочка порвалась. Сжав добычу в кулаке, мужчина устремил на Элизабет свой жадный взгляд, в котором не было ни намека на доброту.

— Пожалуйста, не забирайте медальон! — слабым голосом взмолилась молодая женщина. — Отдайте! У меня есть деньги. Я дам вам денег!

Бродяга отодвинулся от нее, как если бы ничего не услышал, и, расталкивая растерявшихся очевидцев, убежал. Опомнившись, какой-то посыльный с корзиной в руках стал громко звать полицию. Постовой, оказывается, стоял неподалеку, возле витрины шляпного магазина.