Сирия старая и новая - [62]

На голубом экране мелькали рекламные объявления. Затем начался документальный фильм. Монотонный голос диктора на первых порах не проникал в сознание. Мельком взглянула на экран. На фоне развалин арабского селения появилась старая, седая женщина в черном — обычная крестьянка, но в ее морщинистом спокойном лице было нечто такое, что мгновенно привлекло внимание. Так это же Кунейтра! С этой секунды невозможно было оторваться от экрана. Женщина бесстрастно, как это может делать человек, выплакавший все слезы, рассказывала о себе и погибшем городе. Она была единственным человеком, оставшимся в Кунейтре и пережившим нечто подобное аду.

После «октябрьской войны» Израиль должен был вернуть Сирии город Эль-Кунейтру, но вернул лишь развалины. Пятьдесят тысяч жителей остались без крова, им некуда было вернуться. Эль-Кунейтра разрушалась хладнокровно и систематически. Кадры фильма ошеломляли. Бульдозеры срывали дома. Разграблена мечеть. Священник протягивает руки к стене разрушенной церкви. Гранатами взорваны склепы на христианском кладбище. Разграблены могилы. Ощерившиеся черепа полусгнивших трупов смотрят провалами глаз в высокое небо Кунейтры. Даже они обобраны. В разрушение вложена страсть. Но оправданна ли она? Разрушение Эль-Кунейтры должно было посеять страх и отдалить надежду на мир, но посеяло лишь гнев людей самых разных наций.

Город не восстанавливается. Его черные развалины — тоже памятник, но памятник современного вандализма, напоминающий сирийцам о тревожных событиях, происходящих у порога.

Темы собственной страны не вытесняют актуальнейших тем современного мира. Кинематографисты Сирии выступили в поддержку арабского народа Палестины. Хроника страданий парода передана в «Венке из шипов» аль-Малека.

На дорогах Сирии часто приходится видеть группы людей, сидящих с жалкими узлами на обочине. В их глазах усталость, безучастность, тоска. Только маленькие оборванцы оживляют эти островки застывшего горя. Палестинцы бредут по бесконечным дорогам изгнания, которым пока не предвидится конца. О горьких буднях палестинских палаточных городков рассказывает фильм Каисс аль-Зубейди «Вдали от родины». Социальные, нравственные, социологические корни трагедии попытались определить Халед Хамад в фильме «Нож» и Гауфль Салех в «Обманутых». Эти ленты имеют политическую значимость, повествуя не только о трагедии, но и о всенародном характере Палестинского движения сопротивления.

Молодое сирийское кино завоевывает признание не только в собственной стране, но и за рубежом. Его представители принимали участие во многих фестивалях в Москве, Кракове, Ташкенте, Карфагене, демонстрировали свои достижения в области документального и художественного кино. На Московском фестивале 1977 года успешно прошел фильм сирийского писателя и режиссера Салаха Духни «Герои рождаются дважды».

Искусство сегодняшнего дня не вытесняет неумирающих традиций прошлого, и поэтому нельзя не сказать о грациозном и прекрасном искусстве сирийского танца. Французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери знал и любил Восток и в отличие от многих своих современников понимал его. Герой его романа летчик Бернис в редчайшие часы отдыха наслаждался созерцанием женского восточного танца. «Ему нравился этот ритм, державший тело в подвижном равновесии. Это равновесие могло ежеминутно нарушиться, но танцовщицы снова с поразительной уверенностью восстанавливали его. Они волновали чувственность, непрестанно намечая образ, который вот-вот должен был на ваших глазах завершиться и который на пороге этого завершения, на пороге смерти, переходил в новое движение. Это было само воплощенное желание…»

Писатель нашел верное и точное определение сути танца, душа которого, так взволновавшая его героя, родилась на земле Сирии. Летними вечерами публика собирается в кабаре и ресторанах Дамаска. Она стекается медленно, рассаживается за столиками, громко смеется. Но шум смолкает, как только на сцене появляется любимая танцовщица, Восточный танец — это прежде всего выраженная в пластике движений любовь, сплав самых разнообразных чувств — гнева, страха, печали, чувства собственного достоинства, неистового желания и даже минутной ненависти к любимому. Между танцовщицей и каждым инструментом оркестра существует невидимый зрителю тесный контакт. Неуловимым движением глаз женщина диктует быстрый или медленный ритм или требует сопровождения одного ею выбранного инструмента. Танцовщица и музыкант создают чудо — синтез музыки и пластики женского тела. Глубоко заблуждается тот, кто думает, будто арабский танец — это всегда импровизация. У настоящей танцовщицы каждый жест тщательно отрепетирован, за каждым движением скрываются месяцы непрестанного и изнуряющего труда. И в то же время образы танца абсолютно неповторимы.

Однажды мы оказались свидетелями того, как один зритель, увлеченный красотой танца и обаянием танцовщицы, выскочил на подмостки. Он был очень забавен: маленький, толстый, немолодой. Но столько искреннего восторга было в его глазах, в далеко не классических движениях тела и рук, что хохот сменился горячими аплодисментами публики, оценившей юмор положения. А виновник уже стоял на коленях перед своим идолом, кружащимся в бешеном, сверкающем вихре. Исполнение танцев продолжалось далеко за полночь. Когда на сцене исполнялся классический танец живота, в опустевшем зале сидела уже только небольшая группа истинных ценителей искусства.