Сирена - [37]

– Так вы хотите, чтобы Станислав был освобожден?

– Мне кажется, этого требует справедливость, потому что, какая бы ни была его вина, хотя он не знает сам за собой никакой вины перед отцами иезуитами, но заключение в подвал во всяком случае – слишком тяжелое наказание.

– Так или иначе, он будет освобожден, – твердо произнес Елчанинов, – я вам ручаюсь в этом!

И он встал, как бы готовый уже сию минуту идти освобождать Станислава.

Вера тоже поднялась со своего места.

Елчанинов стоял перед ней, как будто желая еще что-то спросить, но не решаясь.

– Вот что! – наконец, сделав над собой усилие, произнес он. – Простите, но на всякий случай... на всякий случай... если нужно будет... для Станислава повидать мне вас еще раз... то как мне спросить вас?

– Меня зовут Верой Николаевной Туровской, – ответила она, – но если вам нужно будет видеть меня, то не идите в главный подъезд дома, а идите вот сюда, в оранжерею, и тут скажите садовнику, чтобы он вызвал вам карлика Максима Ионыча. Мне не хочется, чтобы отцы иезуиты узнали о том, что я принимаю участие в судьбе Станислава. Берегитесь и вы, иначе и вам, и мне будет худо!

Елчанинов смело глянул на нее и ответил:

– Будьте спокойны, Вера Николаевна, я вас не выдам, и вы не ощутите ни малейшей докуки от того, что доверились мне. Что же касается меня, то не все ли равно вам, что станется со мной? А мне все равно пропадать.

– Отчего же так?

– Одна дорога! Я вам обещал и не пощажу своей жизни, клянусь вам. Станислав будет освобожден.

– И вы мне обещаете, что будете беречь себя до тех пор, пока не сделаете этого?

– О, обещаю!

– Обещайте же, что убережетесь и потом, когда Станислав будет освобожден!

– Зачем вам это?

– Хотя бы для того, чтобы спасти этого бедного человека. Случись с вами что-нибудь – и ему несдобровать.

Елчанинов задумался.

– Простите меня еще раз, – заговорил он после некоторого молчания, – но можно мне попросить вас откровенно ответить на один вопрос?

Вера прямо взглянула ему в лицо и спросила:

– Какой?

Елчанинов собрался с духом, но все-таки не проговорил, а только прошептал едва слышно:

– Вы сильно любите его?

– Кого?

– Маркиза де Трамвиля?

Вера подумала немного, улыбнулась и ответила:

– Я люблю его.

– Очень?

– Очень!

ГЛАВА XIX

«Ну да, она прямо так и сказала мне, что любит его, она не может лгать, – раздумывал Елчанинов, быстро шагая по направлению к Киршу. – Другая стала бы жеманиться, отнекиваться, постаралась бы отделаться, говоря обиняками, а она так и сказала – и за это я еще больше люблю... Люблю? Что такое люблю? Почему? Почему я прежде не знал ее и не любил, и вдруг встретил и полюбил? Неправда! Я ее любил всегда, только не видел. И вот мы встретились, и любовь проснулась, потому что мы должны были встретиться. А маркиз? – остановил он себя. – Как же маркиз? Причем он тут и зачем? Она должна меня любить».

Дальше он шел и опять думал:

«А за что она должна любить меня? Что я сделал? Чем я лучше маркиза? Вот исполню ее просьбу – тогда другое дело... А пока скорее, скорее к Киршу».

Елчанинов не сомневался, что приятель поможет ему в этом деле. В случае чего он захватит и Варгина, но Кирш, наверное, придумает какой-нибудь план, который можно будет выполнить. Да к тому же он знаком немножко с домом на Пеньках.

«Во всяком случае без него ни на что решаться не буду, – решил Елчанинов, подходя к дому Кирша, – лишь бы застать его!»

Он прошел в сени и взялся за ручку двери. Та оказалась запертой.

«Опять сидит за своими книгами!» – сообразил Елчанинов.

С той самой ночи, которую он почти целиком провел у Кирша, выпив у него почти всю бутылку рома после происшествия на Пеньках, они не виделись. Елчанинов все время ходил только на службу, а остальную часть дня проводил дома «в огорчении и в тузе», как он мысленно трунил теперь над собой. Кирш тоже не показывался к нему.

Елчанинов постучал. Ответа не было.

«Нет, батюшка, уж я дверь выломаю, а достучусь к тебе сегодня!» – озлобился Елчанинов, зная привычку Кирша оставаться глухим ко всему во время занятий.

И он начал так барабанить в дверь кулаками и ногами, что, казалось, готов был разнести весь дом, сотрясавшийся от его ударов. Крепкая дубовая дверь сильно трещала под его кулаками.

– Что вы, сударь мой, неистовствуете? – расслышал наконец за собой Елчанинов старческий голос и обернулся.

Дверь хозяйской квартиры, выходившая в те же сени, была отворена, и на ее пороге стоял старик, маленький, худенький, бритый, в халате, туфлях и ночном колпаке.

– Вам кого угодно? – спросил он Елчанинова, когда тот обернулся.

– А вы здешний?

– Я – хозяин этого дома, отставной коллежский асессор Матвей Мартынович Зонненфельдт, – отрекомендовался старик и не без некоторой грации приподнял свой колпак.

– Вы не знаете, господин Кирш не у себя?

– Нет, не у себя, Если хотите, то есть, пожалуй, и у себя, только его здесь нет.

– Ну да, его здесь нет дома?

– Нет.

– Вы наверное знаете?

– К сожалению, наверное.

– Почему же «к сожалению»?

– Потому что хороший все-таки человек был, хотя и не платил денег аккуратно, но все-таки имел свои достоинства, словом, хороший человек был.

– Позвольте! Как это «был»? А где же он теперь?