Сирена - [19]

Приятель молча слушал его.

– Карлик этот, – продолжал он, – должно быть, стоял у подъезда, только я его не заметил. «Вот так швейцар!» – думаю. Вошел я, карлик на меня смотрит, а я – на него. Я чувствую, что он совершенно прав, что на меня смотрит, и что мне нужно объяснить ему, зачем я пришел. Делать нечего, я ему назвал себя, но это, разумеется, ему ничего не объяснило. У князя Верхотурова я не бывал, карлика этого я никогда не видел. Он мне поклонился; вижу – карлик обстоятельный, хорошему обращению обучен. Впрочем в княжеском доме иначе и быть не может; тогда я решил как-нибудь высказаться в общих выражениях; авось обстоятельный карлик поймет как-нибудь меня. «Видишь, милый друг, – сказал я ему, – я, собственно, тут не по своему делу, а по просьбе маркиза де Трамвиля». Как только я назвал маркиза, так карлик осклабился, словно чрезвычайно обрадовался, и сейчас говорит мне: «Пожалуйте!» Я ничего не понял и только руками развел; куда мне «жаловать» – не знаю. А карлик опять раскланялся, рукой этак показал – совсем по-придворному, «следуйте, дескать, за мною» – и повел меня вверх по лестнице. Лестница, братец ты мой, мраморная, великолепная, и ковер на ней красный, бархатный.

– Эка, подумаешь, невидаль! – воскликнул Варгин. – Ведь на яхте...

– Да ты не перебивай, а слушай! – остановил его Елчанинов. – Ну так вот, карлик ведет меня, я иду за ним. Прошли мы большой зал, одну гостиную, другую; в третьей карлик попросил меня подождать, а сам юркнул в дверь и исчез. Стал я у окна, смотрю в него в ожидании и испытываю такое ощущение, что как будто кто-то на меня смотрит сзади. Знаешь, бывает это иногда, и непременно тогда оглянешься. Оглянулся и я. В комнате никого не было, но прямо на меня смотрели два черные, как уголь, глаза, и такие острые и проницательные, что я никогда таких не видал; так и казалось, что живые! Это на противоположной окнам стене портрет висел. Нарисован был мужчина молодой, в петровском парике, лицо изжелта-бледное, глаза так прямо и смотрят. Отошел я к другому окну, глаза опять смотрят, просто хоть вон из комнаты уходи! Самому перед собой даже совестно, а за сердце какая-то жуть хватает. Вдруг дверь с шумом растворилась, хлопнула, и в комнату быстрыми шагами почти вбежала девушка.

– Эта самая, что сюда с тобой приезжала?

– Да, да, именно эта! Вбежала она и тревожно спрашивает: «Вы от него? Что с ним? Я всю ночь не спала, он должен был приехать, самое позднее, вчера вечером, он не мог не приехать! Значит, что-нибудь случилось». Я говорю: так и так, действительно случилось, и рассказал, в чем дело. Надо было видеть ее, как она выслушала мой рассказ! Положим, я постарался не сразу говорить все, а постепенно, но, надо отдать ей справедливость, владела она собой так, что любому мужчине впору: ни «охов», ни «ахов», схватилась за колокольчик, позвонила. Вбежала горничная. Я говорю: «Принесите барышне стакан воды», – а она говорит: «Не надо воды! Скажи, чтобы сейчас же большую карету закладывали и как можно скорей подавали, а Максиму Ионычу – чтобы бежал сейчас к доктору и привел его сюда!». Распорядилась она всем этим спокойным, ясным голосом и затем опять ко мне, стала расспрашивать о подробностях, как все это было, и главное – жив ли еще «он»; она ни разу не сказала ни маркиз, ни Трамвиль, ни имени не называла, а говорила все время «он».

– Почему это так? – спросил Варгин.

– А Бог ее знает! Да, так вот что было дальше, – продолжал рассказывать Елчанинов, – видимо, в верхотуровском доме прислуга была дрессирована мастерски, потому что карету заложили словно на пожар, так быстро, что я и оглянуться не успел; явился откуда-то и доктор, сейчас же. Все сделалось, как по щучьему велению. Мы сели втроем в карету и поехали, лошади понесли что есть духу, вскачь. Девушка всю дорогу молчала, ни слова не проронила, сжала губы, и ни слова! Доктор тоже молчал; откуда его достали и каким образом подняли такую рань – я не знаю; я тоже молчал; заговаривать первому считал для себя неприличным. Так и приехали сюда, а остальное ты уже знаешь.

– Так ты не спросил у нее, кто она такая? – сказал Варгин, когда Елчанинов кончил свой рассказ.

– Да когда же было спрашивать, сам посуди! – подхватил Елчанинов. – А кроме того, я это считал неучтивым! Что же, допрос ей чинить надо было? Раз она не нашла нужным назвать себя, я не смел спрашивать ее, да к тому же все это должно выясниться сегодня же; я обещал привезти вещи маркиза и привезу их, осведомлюсь о его здоровье и увижусь с нею!

– Куда же ты повезешь эти вещи?

– В дом к князю Верхотурову.

– Ты думаешь, она отвезла маркиза к себе в дом?

– А куда же ей везти его?

– Мертвого-то?

Елчанинов поморщился.

– Бог знает; во всяком случае я повезу вещи в дом к Верхотурову; надо собрать их.

– Да, но погоди! – сказал Варгин. – Надо узнать еще не только, можно ли будет вещи везти, но будет ли на чем нам самим отсюда уехать.

– А ты-то как же добрался сюда? – спросил Елчанинов.

– Я? В дилижансе.

– А Кирш?

– Тоже!

– Дело скверное! Но, наверно, у хозяина найдется подвода для вещей.

Был снова призван хозяин, однако он принес вести самые неутешительные. Карета маркиза была изломана так, что починить ее своими средствами не было никакой возможности; увязанные на ней сундуки и важи были так тяжелы, что под них требовалась большая телега, которой у хозяина не было, а была у него маленькая таратайка, которую он только что отдал внаймы в город.