Сионская любовь - [12]

А солнце заливает золотыми лучами зеленые пастбища. Прозрачен воздух, чуден аромат весенней травы. Легкий ветер чуть шевелит молодые листы на ветвях. В тишину врывается то птичья трель, то блеяние стад. Красою божьего мира упивается душа пастуха. Вот сладкие звуки флейт раздались и достигли ушей Тамар, и не устояла она, и повернула назад вместе с Махой, и уселись обе на берегу ручья поближе к нежным звукам. Тут зазвенел над полем чистый голос. Это Амнон запел:

Бог услаждает людей без разбору,

Люди себя ублажают не так:

Сильному — лучшее, это — без спору,

Радость познает не всякий бедняк.

Поровну светит простым и вельможам

Солнце весеннее в небе высоком,

Милостью Господа утром пригожим

Всякий становится счастья пророком.

Уличный шум опостылел за зиму

Им, городским, с тугою мошной,

Ищут спасения. Где же? Вестимо:

Мчатся скорее в деревню весной.

Скромный пастух полевыми цветами

Встретит избранницу пылкой мечты,

Лес и река. Тишина над лугами.

Слышно лишь робкое: «Ты, только ты…»

Сон оказался явью

— Ах, Маха, если глаза твои зрячи, и уши внемлют — дивись, смотри и слушай, — говорит служанке Тамар, и голос взволнован и тревожен.

— И верно, госпожа, дух захватывает, как красиво тут! И веселье и радость вокруг. Нам, городским — тут душой отдыхать от шума и суеты. Поднимемся на гору, Тамар, где девушки знатные собрались и ждут, как пастухи с пастушками затеют пляску в два ряда, и песню хоровую заведут, и барабаны застучат. Выучимся веселиться.

— Оставь, Маха, другое у меня в голове. Никуда не пойду, словно цепью к этому месту меня приковали. Насилу развеселиться нельзя.

— Случилось ли что, госпожа?

— Ночные видения передо мной наяву. Ведь этот юноша снился деду моему Хананелю. Тот же облик и та же стать, точное повторение. Взгляни на пастуха-певца. Как он ладно сложен, а кудри его чернее вороного крыла. Румяные щеки и красные губы. Кожа, как чистый снег бела. И нежный голос голову кружит. Лук и стрелы при нем, вот наденет шлем и доспехи — и выйдет воин герой!

Тут и молодая служанка получше разглядела Амнона, и смутилось девичье сердце, и подумалось ей: «Чем не пара мне этот красавец пастух?» А госпоже своей Маха так говорит: «Ах, Тамар, сны дурачат людей, видения ночные сводят с ума. И Хананель уж умер, и сон его — тщета. А то, что лук и стрелы у пастуха, так тому причина простая. Весна сейчас, и вода в Иордане поднялась и гонит из зимних убежищ леопардов и львов. Злы и голодны хищные звери, того и гляди, унесут из стада овцу или быка, а то, сохрани Боже, на человека нападут — разорвут и сожрут. Себя и стада свои пастухи охраняют. А потому пойдем отсюда, госпожа, подобру поздорову, поднимемся на гору и будем любоваться на пляски и хоровод».

Тамар Маху не слышит. Набралась духу и подошла к Амнону.

— Прекрасный юноша, если в сердце твоем столько же доброты, сколько прелести в лице, отдай мне венок полевых цветов, что держишь в руке, — дивясь собственной смелости выпалила Тамар.

— Возьми, госпожа, коли по вкусу тебе ничтожное подношение простолюдина, — побледнев ответил Амнон.

— Я слышала, юноша, как ты пел: «Скромный пастух полевыми цветами встретит избранницу пылкой мечты». Покажи мне твою избранницу. Я преподнесу ей дар взамен этого венка, что ты предназначил для нее, и венок станет моим по праву.

— Среди тысяч девушек я не встретил пока своей милой. Ей богу, госпожа! — сказал пастух, и голос его вновь окреп и мимолетная бледность сменилась обычным румянцем.

— Как ты разборчив! Столь многих видел и не выбрал. Должно, счастливица будет прелести необычайной: одна из тысяч, как-никак!

Тут вмешалась Маха.

— Довольно, госпожа. Пора уходить. Видишь, вон человек сюда идет. Не к чести тебе пустые слова говорить, — сказала служанка.

Мечтатели и трезвомыслящие

Тамар и Маха ушли. Появился Уц, работник Авишая.

— О чем говорила с тобой дочь Иядидьи? — спросил Амнона Уц.

— Это была дочь Иядидьи!? Как жаль, что я не знал. О, уста ее источают мед. Она прекрасна и свежа, как роза утренней порой, покуда не высохли блестки росы на лепестках. Что привело, тебя, Уц? Ты помешал.

— Как высоко ты метишь, Амнон! Тамар и краше, и скромнее, и благонравнее всех прочих знатных девиц Сиона. Весьма вознеслись дочери вельмож. Посрамлен будет простак, коли забудет свое место. Не такова Тамар. Щедрой рукой одарит бедствующего и добрым словом ободрит тоскующего. Я нынче видел ее — встает с восходом и не уступит красою утренней заре, — сказал Уц.

— О, Тамар великолепна, как сам Иерусалим, и красота ее сияет, как царская корона, — подхватил Амнон возвышенный слог, — прелесть и скромность соединены в ней в совершенстве. Язык мой не передаст ее достоинств, и слова лишь повредят им. Только мечта способна достойно изобразить это чудо. Да, что говорить, будь Тамар звездой — она бы украсила небосвод, а будь цветком — розы бледнели бы перед ней, — горячо продолжил Амнон.

— Остановись, наконец, Амнон! — прервал Уц юного мечтателя, — довольно высоких слов. Вернись к лугу и стаду. Ведь простой пастух ты. Паси свой скот, и гони прочь ветер из головы, — назидает Уц.

Тем временем ведут беседу Тамар и Маха.