Синяя тетрадь - [3]

Многие большевики, в том числе сам Емельянов, и до приезда Ленина выражали примерно те же мысли, что Ленин, но это были только разговоры, они не имели обоснования, в них отсутствовали твердое знание и убежденность. Хотелось всех поздравлять, всем верить, – по крайней мере всем, кто носил на груди красный бант. Пока не раздался тот призывный клич трубы.

Луна пропала за тучей. Емельянов слышал за собой легкие шаги Ленина. И душа Емельянова преисполнилась восторга и веселого злорадства оттого, что он спрячет Ленина в этой чащобе от всех врагов[3] – Керенского и Половцева, Рибо и Ллойд-Джорджа, от всех двенадцати казачьих войск, от всех чуек и поддевок всех губерний России, от разведок всех стран Антанты. Так он шел и радовался и немножко удивлялся тому, что этот «трубный глас» во плоти идет вслед за ним в рыжем пальтишке с плеча Сергея Аллилуева[4], в потертом емельяновском картузе, с баулом под мышкой.

Среди деревьев показался светлый прогал.

– Здесь, – сказал Емельянов.

Ленин остановился, осмотрелся, увидел стожок сена с приткнувшимся к нему сбоку шалашом, положил баул на траву, сделал несколько шагов в темноту, пропал в ней и, вынырнув снова, сказал, потирая руки, словно собирался приняться за косьбу:

– Косы, грабли есть?

– Есть, – ответил Емельянов. – Утром сами посмотрите.

– Надо, чтобы все было, как у настоящих косарей.

– А как же! Обязательно. Костер развести?

– А не опасно?

– Нет. Тут кругом ни души.

Ленин сказал после краткого раздумья:

– А все-таки не надо сегодня. Поспим без костра. Завтра оглядимся и начнем правильную жизнь.

Старшие мальчики – Александр, Кондратий и Сергей – пошли осматривать окрестности. Младший – тринадцатилетний Коля – остался: он любил быть среди взрослых. Зиновьев сел на траву и начал разуваться: левую ногу терла неумело намотанная портянка.

Ленин подошел к шалашу, заглянул в него, потом влез и крикнул оттуда:

– Чудесно! Замечательное жилье! Тепло, мягко и хорошо пахнет. – Он развалился на сене, негромко смеясь, потом сказал: – Конечно, хорошо бы тут иметь спрятанный в сене беспроволочный телефон для связи с Питером… Надежда на вас, Николай Александрович. Смотрите, газеты доставляйте аккуратно…

– Все будет сделано, – отозвался Емельянов, гремя в темноте котелками и чугунками. – Так. Все на месте. Ну, ребята, пошли. Запоминайте дорогу, чтоб в случае чего могли сюда попасть в любое время. Провожу вас к лодке. Завтра утром, Сашка, твой черед привозить газеты.

Ленин сказал из шалаша:

– Вы там на берегу поговорите погромче, а мы послушаем. Проверим, как слышно с берега. Коля, залезай сюда.

Коля залез в шалаш и уселся рядом с Лениным. Емельянов со старшими сыновьями ушел. Шуршание их шагов по траве вскоре затихло. Ленин обнял мальчика за плечи и сказал:

– Слушай.

Прошло минут пятнадцать. Ничего не было слышно. Ни голосов, ни плеска весел. Ленин удовлетворенно кивнул головой и спросил:

– Будем спать, Григорий?

– Неужели вы сможете заснуть, Владимир Ильич?

– Вне всякого сомнения, – ответил Ленин уверенно, хотя точно знал, что не заснет.

– Я не смогу.

– Напрасно. Мы теперь вроде затравленных зверей. Надо засыпать быстро, спать чутко… Что у вас там с ногой?

Зиновьев жалобно ответил своим тонким голосом:

– Да все эта тряпка… Завернулась… Натерла.

– Относитесь к неприятностям по-философски. Ночь под старой луной располагает к философствованию. Эта луна уже все видела… Наверно, и скрывающихся от полиции интеллигентов, не умеющих завертывать портянки.

– Вы все шутите…

Послышались шаги.

– Это я, – сказал Емельянов из темноты.

Ленин и Коля вылезли и сели у входа в шалаш. Емельянов уселся возле них. Ленин спросил:

– Вы разговаривали?

– Да.

– И громко?

– Да.

– О чем же вы говорили?

– Хе-хе… Я сказал: «Чухонцы уже спят, наверно. Завтра с утра начнут работать. Как будто люди неплохие, опытные косцы…» Саша ответил: «Только жалко: по-нашему не понимают…» И еще в этом роде.

– Молодцы. Конспираторы. Значит, на берегу нас не слышно. Это хорошо.

Зиновьев влез с одеялами в шалаш и начал там устраивать постель.

– Папа, а костер утром будем разжигать? – спросил Коля.

– Будем, будем, – ответил Емельянов.

– Я разожгу.

– Ладно. Пока залезай, спи. Уже поздно.

– Можно, я еще немножко посижу?

– Тебе бы все сидеть…

Зиновьев в шалаше повертелся и затих.

– Тут один недостаток, – негромко сказал Ленин.

– Комары? – Емельянов виновато развел руками. – Да, комарья много, особенно ночью.

– Нет, не то. Нельзя работать по ночам, вот что худо.

– Может, оно и лучше, – заметил Емельянов. – Отдохнете.

– Хорошо курильщикам, – сказал Ленин после короткого молчания. – В такую вот ночь без света сидят и курят трубочку… И безделье, в сущности, и все-таки какое-то занятие.

– А вы давно не курите?

– Никогда не курил. Времени не было, и потом – лишний расход. Жили более чем скромно, каждую копейку приходилось рассчитывать. Помимо того отвлекает. Страстишка хоть и небольшая, а все же страстишка. Привыкнешь замучаешься без табака, не сможешь работать. А в нашем ссыльном да эмигрантском бытии остаться без табака было весьма нетрудно. Так и прожил скучную жизнь: не курил, не пил вина, за барышнями почти не ухаживал… Он рассмеялся. – Но интересную все-таки жизнь, как вы думаете? А теперь так уж совсем как в авантюрном романе! Шалаш в глуши за озером… Страшные заговорщики под личиной финнов-косарей… Григорий, вы спите? Спит. Устал. Ему отдохнуть надо всерьез, он совсем измотался.