Синтаксис любви - [18]

Акынический подход накладывает особый отпечаток и на форму, и на содержание творчества 2-й Эмоции. Во-первых, она испытывает явную тягу к большой форме: роману (Толстой, Дюма) или поэме (Байрон) — и вообще отличается большой художественной плодовитостью (Лопе де Вега).

Во-вторых, есть нечто специфическое и в содержании “актерского” творчества. Если, как мы помним, 1-я Эмоция является выковыривателем “изюма певучестей”, то для 2-й Эмоции нет границ и иерархий при передаче состояний.

“Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора

Как лопухи и лебеда”, - писала Ахматова и в частной беседе уже прозой так изложила свое понимание задач поэзии:”…поэзия вырастает из таких обыденных речений, как “Не хотите ли чаю?” Из них нужно делать стихи.” Делать стихи из фразы “Не хотите ли чаю?” — это и значит быть классическим акыном.

“Сухарь”(3-я Эмоция)

Легко описывать “сухаря” — само название подсказывает краски для палитры. Однако в этом случае было бы совершенно неверно использовать исключительно холодные, однотонные цвета. Как и любая Третья, 3-я Эмоция ощущает в себе скованный, но могучий потенциал, и в случаях, когда робость эмоционального самораскрытия удается преодолеть, огонь и страсть вырываются из-под айсберга “сухаря”.

Однако такие самораскрытия не означают полной отмены раздвоенности чувств. Вот как описывает состояние своей 3-й Эмоции философ Н.Бердяев: “Я замечал малейшие оттенки в изменении настроений. И вместе с тем эта гиперчувствительность соединялась во мне с коренной суховатостью моей природы. Моя чувствительность сухая. Многие замечали эту мою душевную сухость. Я не принадлежу к так называемым “душевным” людям. Во мне слабо выражена, задавлена лирическая стихия… В эмоциональной жизни души была дисгармония, часто слабость…Сама сухость души была болезнью”.

* * *

3-я Эмоция самое беззащитное в мире существо. 3-ю Физику от ударов худо-бедно защищает право, 3-ю Логику и 3-ю Волю от ударов с грехом пополам защищает этика, но нет ни этики, ни права, способных хотя бы гипотетически взяться за защиту “сухаря” от наиболее болезненных для него ударов: истерик и вообще эмоциональных экзекуций.

Беззащитность 3-й Эмоции перед бурным извержением чувств воспринимается нами не более как казус, чудачество, но никак не личная драма. А напрасно. Здесь подлинная трагедия, вдвойне мучительная, потому что абсолютно непонятна и невидима для окружающих.

Упрек в безучастности к болям 3-й Эмоции приходится бросить даже такому великому знатоку человеческой души, как Лев Толстой. Воссоздавая образ несчастного Каренина в своем знаменитом романе, он поразительно точен в пригляде за 3-й Эмоцией, но еще очень далек от понимания ее природы и сочувствия. Вот характерный отрывок:”Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу, не знал, что этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну, противоречащую общему складу характера, слабость. Алексей Александрович не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины. Вид слез приводил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность соображения.”

Нельзя не отдать должное, перо Толстого пусть холодно, но точно в описании уязвимости 3-й Эмоции. Готов дополнить его лишь личным наблюдением, которое вполне могло бы стать информацией для уголовной хроники или, на худой конец, источником общественного порицания, если бы речь не шла об эмоциональном прессинге. Так вот, одну мою знакомую, нащупав ее 3-ю Эмоцию, дочиста ограбил собственный муж. Подсмотрев ее беззащитность перед эмоциональным давлением, он слезами выжимал из нее деньги, пока не выжал все. В ответ на истерические вопли, она успевала лишь зажать уши и пробормотать:”Бери, бери все, но, Бога ради, замолчи…”

Фраза:”Только без эмоций! “- с которой “сухарь” обычно вступает в конфликт, даже произнесенная категоричным тоном, на самом деле представляет собой не требование, а тайную мольбу о снисхождении к слабости, тщетную попытку прикрыть в драке больное место.

* * *

Описывая Каренина, безукоризненно точен Толстой и в том, что, когда обстоятельства выковыривают “сухаря” из его ледяной скорлупы, он, отпустив постоянно натянутые поводья чувств, внезапно начинает испытывать неведомое, даже немного пугающее удовлетворение от проявления своих переживаний. По словам Толстого, Каренин, склонившись над постелью готовящейся к смерти жены:”…вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье…Он стоял на коленях и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок”.

Однако, как явствует, и справедливо, из Толстовского романа, эпизоды открытости чувств редки для 3-й Эмоции и не имеют продолжения. Поэтому как следствие, “сухарь”, кроме как на беззащитность перед эмоциональными побоями, часто бывает обречен еще на одну муку — одиночество.

Прежде, говоря о представлениях, намертво связавших любовь и эмоциональность, уже констатировалось, что мерилом любви у человечества служат переживаемые и наблюдаемые чувства, а посему “романтик” (1-я Эмоция) — лучший в мире любовник. У “сухаря” все наоборот — он худший в мире любовник.