Синьора да Винчи - [108]

Он выглянул за дверь — все уже разошлись. Тогда Лоренцо потянул меня в глубь зала и поцеловал, но едва он разнял объятия, как я сама прижалась к его груди.

Задумка Лоренцо, бесспорно, спасала моему сыну жизнь, но что бы я стала делать без него? Ради Леонардо я приехала во Флоренцию, да и теперь, несмотря на разнообразие моего бытия, напоминающего раскидистое, разветвленное дерево, именно сын оставался той плодородной почвой, в которой глубоко коренился весь смысл моего существования.

— Почему все так случилось? — спросила я.

— Нет пределов для страха, и чужая воля с легкостью ввергает в него умы, — откликнулся Лоренцо. — Лишь немногие осознают в себе благое начало. Церковь слишком долго убеждала людей, что они дурны и должны понести наказание за грехи. А этот монах нарочно утяжеляет их вину и усугубляет худшие из опасений. Мы на пороге безрадостных времен, любовь моя, очень мрачной поры. Пока нам лучше забыть о высоких идеях и подумать о том, как выжить.

Негодуя на то, как Савонарола обращался со мной в темнице, Лоренцо тем не менее считал, что в сложившихся обстоятельствах всякое сопротивление будет бесполезным. Мне следовало создать видимость полной и абсолютно искренней готовности покориться.

Для закрытия аптеки и лаборатории Лоренцо выслал мне в помощь несколько домашних слуг. На моих глазах распадался на части мой мир — пузырек за пузырьком, полка за полкой. Наиболее ценные из трав, пряностей и приспособлений для их переработки я аккуратно упаковала в ящики и отправила обратно в Винчи: любые из дворцов и загородных резиденций Медичи могли в скором времени оказаться под наблюдением. Но множество коробок с ненужными теперь лекарствами, целебными снадобьями и средствами для припарок — всем тем, что могло пойти на пользу моим друзьям и соседям, — пришлось сложить кучей прямо на улице у входа в аптеку.

Я бережно уложила в сундучок все дневники и альбомы Леонардо и больше не выпускала его из виду. Мебель и остальные вещи с первого и второго этажа — из спальни, кухни и гостиной — слуги снесли по лестнице вниз и погрузили на повозку. Поклажу переправили через весь город в уютный дом, купленный для меня Лоренцо на улице Торнабуони. Впоследствии мы любовно прозвали его Кастелла Лукреции. Он был невелик и, увы, обделен садиком, но в нем мне вполне хватало места для сносного существования — теперь без аптеки и без лаборатории.

Слуги Лоренцо наконец ушли. В доме по улице Риккарди не осталось ничего, что напоминало бы о процветавшей здесь аптечной лавке. Я скорбела о ней всей душой, но воздерживалась от слез. Я любила свою аптеку, атмосферу в ней и самый ее запах, любила встречать гостей и покупателей, любила всегдашние беззлобные пересуды у прилавка, любила изобретать новые снадобья, принимать благодарности за излечение, делиться мудрыми советами и самой их получать. Но более всего я любила ее за то, что моя лавка являлась наилучшим выражением моей нынешней сути, моего городского, флорентийского кредо — Катона-аптекаря. Чем бы я стала без нее?

Но времени на напрасные сожаления уже не оставалось. Лоренцо написал Лодовико Il Moro в Милан и испросил для Леонардо место при герцогском дворе. Он лично помог моему сыну свернуть мастерскую, а также устроить некоторых из его учеников в другие боттеги. Он взял на себя и дорожные хлопоты по переезду в Милан Леонардо и Зороастра — тот тоже решил двинуться на север, чтобы не разлучаться с другом.

На новом месте меня навестил Бенито и помог мне там обосноваться. Мы вместе распаковывали посуду, и я перемыла ее — Бенито подавал мне тарелки, а я расставляла их, уже чистые, по полкам.

— Знаешь, Бенито, вы с бабушкой большие молодцы, что держали язык за зубами.

— А иначе что? — удивился Бенито. — Савонарола отрезал бы их? Он сам коротышка, a cazzo у него и того меньше. Вот почему он на всех кидается.

— Он опасный человек.

— Именно поэтому, если меня вдруг придут вербовать в его дружину, я непременно откажусь.

— Для «ангела» ты, пожалуй, слишком взрослый, — заметила я.

— И не такой дурак к тому же.

— Что ты им уже сказал? — спросила я, встревожившись, но сохраняя внешнюю невозмутимость.

Я ни разу не обмолвилась с Бенито даже словом о том, на что насмотрелась во время заключения в застенке Ночной канцелярии. Возможно, юноше пока было невдомек, какие пугающие распоряжения исходили теперь от Савонаролы.

— Что я не буду служить ему, — откликнулся Бенито. — Что у меня большая семья и о ней надо заботиться.

— Будь осторожнее с этим доминиканцем.

— Чего ты от меня добиваешься? — вспылил Бенито. — Чтобы я, как и прочие, поступил к нему в шуты?

— Конечно же нет. Просто подумай, как вести себя, не переча ему. Даже Il Magnifico не решается в открытую дерзить Савонароле.

— Савонарола выгнал тебя из дому, из твоей собственной аптеки, — отбросив шутки, возразил Бенито. — Лишил нас такого прекрасного соседа. Я терпеть его не могу! Хоть бы его самого однажды сожгли на очистительном костре!

Через несколько дней я, Леонардо и Лоренцо, а также прочие академики, более или менее регулярно навещавшие меня по ночам, со всеми мыслимыми предосторожностями проникли в мой бывший дом и собрались на четвертом этаже. Шторы на окнах были плотно задернуты, не пропуская слабого света от свечей, чтобы никто не догадался о нашей встрече. На полках и столах не осталось и следа от мензурок и склянок, старинных рукописных трактатов и фолиантов, от емкостей с ртутью, серой и киноварью. О том, что мы по-прежнему находимся в алхимической лаборатории, напоминал лишь атенор, вечно искристый пламень, освещавший наши неуклюжие, но неколебимые старания изучить и познать тайны природы — те, которые она сама сочтет нужным приоткрыть своим смиренным служителям.