Синий махаон - [8]

На цветах гроздьями висели бесстрашные пестрянки, ярко-красные или синие. Им некого бояться. У них в крови страшный яд — синильная кислота. Ни одна птица не рискнёт схватить такую бабочку.

Бабочки-пестрянки никого не боятся. Они гроздьями сидят на цветах, и цвет у них яркий: то синий, то красный. А такие смелые они потому, что их кровь содержит страшный яд — синильную кислоту, просто смертельный яд. Попробуй тронь такую. А вот им этот яд нипочем.

Пестрянка кокандская летает в горах Памира к югу от узбекского города Коканда.

Кокандская пестрянка на цветке цикория.

Шашечница.

Попадались и поразительные желтушки-зорьки. Самцы у них с фиолетовым отливом, оранжевые. Стремительно проносились они над полянами, поросшими колючими кустарниками-астрагалами. А самки бывают и белые, и жёлтые, и оранжевые. Они сидели тихо, притаились среди колючек.

Но больше всего здесь было нарядных красных шашечниц.

Однажды, отклонившись далеко вправо от привычной тропинки, я оказался на невысоком гребне, за которым неожиданно появилось Амбердское ущелье.

Оно имело глубину необычайную: добрая сотня метров почти отвесных скал, лишь местами прерывающихся крутыми глинистыми осыпями. Поэтому далеко не везде можно найти спуск, разве что по опасным проходам между скалами.

А под скалами начинались склоны, где среди редких трав и цветов возвышаются зонтики ферул. Эти растения похожи на укроп, но высотою почти в два метра. А до дна ущелья всё ещё далеко, и виден лишь склон, покрытый жёлтыми зонтиками.

Вот над этими зонтиками я и увидел жёлтых бабочек-махаонов, когда впервые выбрался на склоны под скалами.

Но добраться до махаонов не удавалось. Пока я спускался, оступаясь и съезжая по сухой глине, махаоны разлетались и дразнили меня издалека. Я то лез вверх, то скользил вниз, а махаоны были всё так же недоступны. И вдруг удача!

Неожиданно я увидел махаона совсем рядом на цветке ферулы, и почти такого же жёлтого, как этот цветок. Лучше бы я его не видел! Потому что даже беглого взгляда было достаточно: это не махаон, а алексанор — бабочка, похожая на махаона. Но только более редкая.

Махаон в нашей стране живёт повсюду от жаркой Туркмении до холодного Таймыра, от западных границ до Камчатки.

Алексанор встречается лишь в немногих местах: кое-где в горах Армении, Азербайджана и Средней Азии. В моей коллекции на месте, предназначенном для алексанора, зияла пустота.

Сердце мое дрогнуло, я поднял сачок, на палку которого опирался, и покатился вниз, прижимаясь к шершавому склону. Пытаясь задержаться, я только в кровь изодрал руки.

Так я прокатился несколько метров, а алексанора и след простыл. Теперь я понял, что всё множество летавших вокруг жёлтых бабочек — это алексаноры.

Моё рвение удвоилось, но, кроме новых ссадин, я ничего не приобрёл. Я взбирался вверх, скользил наискосок, ссыпался вниз с потоком щебня, но тщетно. Алексаноры были неуловимы. Духота, жара, сердце колотится. Почти без сил выбрался я на гребень.

...На гребне были нагромождения скал и камней, а местами попадались плоские вершинки. Когда я поднялся на одну из них, я вдруг увидел алексанора, который взлетел с камня и устремился ко мне. Это было так неожиданно, и я настолько растерялся, быть может, от усталости, что даже не успел поднять сачок. Алексанор сделал надо мной круг, отлетел метров на десять, затем снова покружил около меня.

Я застыл на месте и стал медленно поднимать свой сачок. Алексанор возвратился, и я взмахнул сачком. Но торопливо и неточно. На какие-то доли секунды алексанор опередил меня и увернулся.

Он унёсся на своих быстрых крыльях куда-то вниз, за скалы, и, вероятно, навсегда. Сердце колотилось от пережитых мгновений, и я ругал себя за поспешность. Надо было чуть резче, надо было чуть правее, надо было... надо было...

В следующий миг алексанор вынырнул откуда-то сзади, мелькнул у моего лица и опять исчез за ближайшими камнями. Теперь я был уверен, что он появится снова.

Я поворачивал голову, пытаясь уловить момент его появления, пальцы, сжимавшие сачок, побелели, но алексанор свалился на меня сверху и, сделав у самого моего лица что-то вроде мёртвой петли, умчался.

Он возникал то справа, то слева, я крутился волчком, прыгал с камня на камень, размахивал сачком, а алексанор проходил в каких-то сантиметрах, исполняя немыслимые фигуры высшего пилотажа. Уж не играет ли он со мной в детскую игру «салки»? Я выбился из сил окончательно.

Я опустился на камень, вытер пот с лица, снял рубашку — она была хоть выжимай. Сердце билось где-то около горла, и казалось, вот-вот выпрыгнет. Алексанор, по-видимому, тоже притомился и куда-то исчез.

Ругая себя за неловкость, я брёл домой, всё вверх и вверх по выветрившимся лавовым нагромождениям. Подходя к дому, я еле волочил ноги.

... Я не один раз думал, стоит ли терпеть такие муки ради какого-то призрака, ради бабочки, не имеющей никакой ценности в глазах большинства людей. И вот теперь, сидя у себя дома за столом — за окном заснеженные деревья и рассвет декабрьский едва пробивается,— могу сказать, что стоит. Объяснить это чувство невозможно. Оно возникает в неведомых глубинах души, и я готов повторить все счастливые муки сначала...