Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - [28]

На всем протяжении ласк Антонио пребывал в полном отречении от своей сущности, будучи занятым лишь ее существом, полностью отдавшись этому удивительному ощущению проникновений друг в друга, которое возможно, только когда есть взаимопонимание, не требующее слов, что возникнут лишь в случае необходимости, подобно птицам, вспорхнувшим на рассвете. В эти минуты любви Антонио испытал вечные ощущения, повторяющиеся вновь и вновь на протяжении многих лет, пока возраст не отдаляет их от нас, чтобы уже почти никогда не вернуть, разве что произойдет чудо, подобное тому, что дано было узнать Антонио. Девушка заставила его забыть о возрасте, вернула ему силу, которую он считал уже навсегда утраченной, вернула его к жизни. Теперь он знает, что все вернется в свое русло и что сила его будет безгранична.

На протяжении остатка ночи они вновь будут любить друг друга. И они даже заговорят. Не во время второго соития, а уже после него. До этого они будут просто отдыхать, прижавшись друг к другу, ее тонкое тело будет возлежать на нем, пока желание вновь не охватит его и не сделает все возможным. Постепенно они открывают для себя плоть друг друга. Его телу около сорока восьми лет, и у него уже порядочный животик. Когда они решаются заговорить, она признается ему, что, если смотреть сзади, у него совершенно мальчишеское тело, а вот спереди он выглядит зрелым мужчиной, но только из-за живота. Он должен этому поверить, и он верит, определенно верит, но не собирается ничего делать, чтобы избежать этого. Ему вполне достаточно того, чтобы она считала его молодым, даже если для этого ему придется поворачиваться к ней спиной всякий раз, как он проходит по комнате, теперь он постарается не представать перед взглядом девушки в профиль, а попытается, чтобы она всегда видела его анфас или, еще лучше, со спины. Ее же тело, напротив, совершенно. Антонио размышляет над тем, что благородная кровь всегда проявляется в красоте и что тело этой девушки не может принадлежать лишь крестьянке, кто-то должен стоять за этим, отец или мать, которых она не знает, может быть, дед, но кто-то непременно должен был передать ей эту породу, угадывающуюся в изящных размеренных движениях, в теле стройном и хрупком, но при этом сильном и даже мощном, способном вернуть ему то, что он считал уже утраченным.

Они будут любить друг друга и в третий раз, и их тела, свободные от одежд и стыда, вновь сольются, а потом Антонио погрузится в новый, как никогда спокойный и безмятежный сон, проникнувшись убеждением, что это в его-то годы ему довелось попасть во власть самого желанного из чудес, ибо в течение одной ночи он трижды был мужчиной. И к нему придут самые безмятежные сны. Он вновь видит себя ребенком, забравшимся на вершину Бобиа, убежавшим на несколько часов из монастыря, вслушивающимся в пушечные залпы в окружении женщин, ждущих прибытия кораблей, и он внезапно осознает, что именно там и тогда, когда он созерцал море Рибадео, приход и уход корабликов, казавшихся с высоты Бобиа крохотными пылинками, попавшими в глаз мира (таким предстает в его воображении море), так вот именно там он понял, что его предназначение — торговля, морская торговля, любые перевозки по морю. Не измерение времени, не науки, а именно торговля, приносящая богатство, — вот к чему он стремился с детства, равно как и к почестям, на которые также претендовал с самых малых лет.

Во сне он ищет среди женщин на вершине Бобиа образ своей матери, но так и не находит его, ибо там, на вершине горы, ее нет и она не вслушивается в тишину в надежде уловить далекий шум, легкое шуршание газов, что испускает мир сквозь черную дыру, которую использует война, чтобы перемешать и разрушить все вокруг. Чтобы найти мать, ему нужно спуститься к морю, морю в Рибадео, и постараться издалека разглядеть большой дом Вишанде, в котором, говорят, триста шестьдесят пять окон и дюжина дверей. Из одной из этих дверей мать подает ему знаки, указывая, чтобы он спустился дальше к морю, в Вейгу и затем к Рибадео.

— Твоя судьба — в море! — кричит ему залитая ярким дневным светом мать в приоткрытую дверь, которая вот-вот снова закроется.

Он продолжает спускаться, не сводя глаз с окон дома в ожидании, что мать вновь выглянет и он сможет ответить ей. Но мать больше не выглядывает. Зато на крыше дома он видит своего отца. Он обнаруживает его благодаря солнечному лучу, отраженному оконным стеклом и вспыхнувшему таким необыкновенным блеском, что он привлекает его внимание и заставляет обратить взгляд на крышу, оторвав его от мостовой; из-за этого, не слишком следя, куда ступает, он спотыкается и чуть было не разбивает в кровь нос, упав ничком на камень. Отец на крыше играет на скрипке, и вопреки тому, о чем только что свидетельствовало солнечное сияние, небо над крышей все усеяно звездами, и стоит ночь, прекрасная, но ночь, и потому он знает, что если поднимет взгляд, то погрузится в тоску. Тогда он опускает взгляд и продолжает свой путь, повернувшись спиной к своему старику, которого всегда так любил.

Когда он вновь поднимает глаза, то обнаруживает, что снова карабкается на вершину Бобиа, удаляясь от моря, опять направляясь в Оскос, и он вновь бросает взгляд на большой дом Вишанде. В другую дверь теперь выглядывает девушка, знаками показывающая ему, чтобы он возвращался к морю, снова к морю. И он ее слушается. Поворачивает и направляется в сторону Рибадео. Теперь он идет с опущенным взглядом, спрашивая себя, почему ему грустно, если весна опять в разгаре, до тех пор, пока внутренний голос не говорит ему, что над крышей уже нет никакой ночи, но чтобы он продолжал смотреть вниз, потому что на дороге он найдет камень, который будет служить ему талисманом. И во сне Антонио понимает, что талисман необходим ему и что он должен сохранить его, даже если он будет грязный и черный, а не отшлифованный и блестящий, ибо талисман — это гагат