Синие дожди - [63]

Ф и л и п п. Я!

Т е р е н т ь е в. Разве что ты… А вообще-то, малый, все зависит от обстоятельств, от дороги.

М и ш к а. Как это?

Т е р е н т ь е в. У кого жизнь легка, тот и опрятен, пушинки с себя снимает, а как попадет в болотную ряску, на кочкарник, тут уж не до этого. Быть бы живу. Натягивай сапоги повыше. И все равно от грязи не убережешься.

М и ш к а. А ведь, пожалуй, верно… Так…

И г н а т. Ничего не так. Кто же тогда будет дорогу мостить, если все по ней будут только шагать?.. Уперся в кочкарник — сделай остановку, попотей. Дамбу проложи.

Т е р е н т ь е в. Хо-хо-хо… Наша с вами дорога — река. Ее мостить не надо, — значит, и спор вести этот ни к чему… Завтра — Волга. А она — кормилица. Сыздавна всех кормит.

И г н а т. Ну и зря.

Т е р е н т ь е в (насмешливо). Что?

И г н а т. Всех — зря!

Т е р е н т ь е в. Перекрыть ее не в человеческих силах. Вот и перекрыли, так шлюзы опять же оставили…

Музыка переходит на плясовой наигрыш.

Ф и л и п п. Что же никто не пляшет? Мишка, сытый черт! (Нелли и Валерию.) А вы? Не будете — ссажу! Ей-богу, ссажу! (Пьяно выламывается, хватая то одного, то другого за руку.) Ой, стерлядочка моя вкусная!

Г р а н я. Отстань, непутевый.

Ф и л и п п. Всех люблю! Всех… кроме… (Идет, пошатываясь, на Игната.) Но я тебя за дорогу вышколю. По струнке будешь ходить. Понял?

И г н а т. Я и сейчас не мотаюсь.

Где-то вдали пароходный гудок нескончаемо долго выводит одну ноту. Игнат и Филипп стоят друг против друга.

Г р а н я. Еще перегрыземся, Миша. Перегрыземся.

АКТ ВТОРОЙ

Небо лилово-серое, набухшее грозовым ливнем. Из-под нижней кромки туч багряно стекает на плот и на реку расплывшееся вечернее солнце, и все вдруг притихло, точно насторожилось. И г н а т, раздевшись до пояса, умывается. Г р а н я  поливает ему ковшиком из ведра.

И г н а т. На спину, на спину! Уф, хорошо освежает.

Г р а н я. Держи чистую. Эта пойдет в стирку.

И г н а т. Спасибо. (Вытирается полотенцем и надевает чистую рубашку.) Это что за лодка? Откуда взялась?

Г р а н я. Под мотором валялся и не видел?

И г н а т. Не видел.

Г р а н я. Да пассажир этот сплавал на берег и привел. А пива да вина — ящик.

И г н а т (кивнул на домик). Пьют?

Г р а н я. Разговляются.

Через окно видны  Ф и л и п п  и  Т е р е н т ь е в. Они сидят за столиком и о чем-то беседуют. Входит  Н е л л и  с этюдником.

Что это ты сегодня не голая? Приоделась.

Н е л л и. Похолодало, вот и приоделась. И голая я, как вам известно, не ходила. Зачем так говорите? (Усаживается поудобнее и раскрывает этюдник.)

И г н а т. Зря подкалываешь.

Г р а н я. Не лежит сердце — и все тут. Балованная.

И г н а т. Что это от Филиппа я слышал, будто ты пятнадцать лет в тюрьме сидела.

Г р а н я (расхохоталась). Балда наш лоцман! Слово на вкус не умеет взять. Ему скажи: «Эй ты, баран!» — он и будет глазами барана отыскивать. (Садится рядом с Игнатом на бревнышко.) Счастья большого в жизни нет — вот и тюрьма. Я ведь лоцманского роду. Дед и отец на воде жизнь прожили. Семьями уплывали на всю навигацию, и я вот такая крохотулечка, а уж сколько раз этот путь прошла. В воле росла и выросла… (Вздохнула.) После войны — замуж. Понравился человек, и думала — все будет по-прежнему. А он как сел в контору! В окна весной потянет — ну такая тоска, будто ты чайка со спутанными крыльями! Зову: «Троша, брось ты эту слепую работу! Переведись на пароход. Ты же штурманское закончил!» А у него — повышение. Сын родился. Год за год, как колечко за колечко, — вот и цепочка. Приковала. Муженек тем временем отяжелел. Посиди-ка сиднем-то. Все его перебежки из кабинета в кабинет, с собрания на собрание. В лес в воскресенье не дозовешься… Чувствую: точно по лестнице в глухой подвал спускаюсь. В тридцать-то шесть лет! И нынче решила — дай молодость вспомню! По знакомым местам проплыву да на разлив, на закаты речные погляжу!

И г н а т. А все эти годы нигде не работала?

Г р а н я. Я диспетчер на пристани. Сейчас в отпуске.

И г н а т. Ну, а детей сколько?

Г р а н я. Один. Да и тот весь в него. Самый любимый предмет — чистописание.

И г н а т (смеется). Ничего, поплаваешь — затоскуешь. И по мужу затоскуешь.

Г р а н я. Ты деньки уже считаешь?

И г н а т. Да пока… нет.

Г р а н я. Что так?

Игнат помедлил с ответом, и Граня вдруг счастливо рассмеялась.

И г н а т. Ты что?

Г р а н я. А… хорошо. Воду вот слушаю. С берегами разговариваю.

И г н а т. О чем?

Г р а н я (снова засмеялась). Про то только я знаю. Хорошо! Будто мне снова восемнадцать. И ничего-то не было. Никаких заботушек. И впереди — только радость одна!.. На тебя такое находит?

И г н а т. Случается.

В дверях домика появился  Ф и л и п п. Он изрядно на взводе и не прочь покуражиться.

Ф и л и п п. Милуетесь?

Г р а н я. Сам; же говорил: надо плыть в приятности. Тебе хорошо там, нам — здесь.

Ф и л и п п. Мотор как?

И г н а т. Пришлось опять повозиться.

Ф и л и п п. Ха-ха! Думал: плыть — книжечки листать?

И г н а т. Нет. Я думал: плыть — беспробудно пить.

Ф и л и п п. Не указывай!

И г н а т. Если у этого есть лодка, так чего же он к нам пристал?

Ф и л и п п. А твое какое дело? Я главный, я за все в ответе. (Вдруг раскинулся на бревнах и положил голову Гране на колени.)