Синева небес - [174]

Чтобы написать этот совсем короткий ответ, мне потребовалось целых два трудных дня.

27 августа

Госпоже Нагиса Кадзами

Госпожа адвокат, как Ваше здоровье?

После завершения судебного процесса я вовсе не забыла о Вас. Вчера я звонила Вам около четырех часов вечера, но телефон был занят. В последнее время у меня появилась какая-то неприязнь к телефону, о чем я сожалею. Поэтому, услышав в трубке короткие гудки, я, честно говоря, испытала облегчение.

Мне показалось, что обстоятельства, сложившиеся после судебного процесса, все-таки лучше изложить в письме. Я постараюсь не отнимать у Вас, такого занятого человека, много времени на дело, не являющееся срочным, и надеюсь, что Вы меня простите.

О том, что Уно-сан перевезли в Сэндай, я узнала только на днях. Вероятно, это последнее путешествие в его жизни. Какие цветы он видел, отправляясь в это «последнее путешествие»?

На полуостров Миуру пришло спокойствие. Кто-то писал, что с давних пор люди из города приезжают сюда насладиться «свежим ветром, шумом моря и мягким золотым солнцем». Нельзя, чтобы на этой земле жил «дьявол-душегуб». Недопустимо, чтобы люди не могли спокойно спать на песке среди дюн.

Позавчера меня неожиданно навестил человек по имени Тайдзэн Курияма. Он был одет в обычный костюм, но оказался буддийским монахом, исполняющим обязанности священника в тюрьме города Сэндай. Этот Курияма сказал, что встречался с Уно-сан.

Мне не известны обстоятельства их встречи. Не знаю, захотел этого сам Уно-сан или такие встречи разрешены либеральной администрацией этой тюрьмы. В любом случае я была рада. Замечательно, что заключенных кто-то навещает. Говорят, что в католических монастырях утешение больных и страждущих считается важнейшим долгом. Я же почти не навещаю даже знакомых людей. Теперь мне удалось прочувствовать этот свой недостаток — отсутствие человеческой теплоты.

По словам монаха Куриямы, состояние Уно-сан было довольно непонятным. Он не был раздражен, не проклинал мир и людей, но что-то с ним было не так. Другими словами, он казался пьяным, хотя в тюрьме невозможно напиться. Курияма, однако, не стал судить об Уно-сан по его поведению. Курияма — хороший человек. Мы не можем мыслить так глубоко, как он.

Уно-сан сказал, что исповедует христианскую веру. Курияма, ни о чем не подозревая и учитывая некоторую деликатность ситуации, спросил: «В какую церковь Вы ходили?» В результате он понял, что его собеседник никогда не бывал ни в какой церкви. Тогда Уно-сан сказал: «У меня есть знакомая христианка». Когда Курияма поинтересовался, что это за знакомая, Уно-сан, вероятно, назвал мое имя и дал мой адрес. Причем на вопрос Куриямы, не нужно ли пригласить католического священника как духовника, Уно-сан ухмыльнулся.

Кадзами-сэнсэй, я не пишу писем Уно-сан после его перевода в Сэндай. Но я вовсе не бросила и не забыла его. Напротив, я ежедневно думаю о нем, и эти раздумья приводят меня в такое уныние, что мне кажется, в мое сердце вонзились шипы.

Курияма, похоже, навестил меня потому, что понял странное состояние заключенного Уно, который пришел в невероятное возбуждение, рассказывая, что видел меня на улице, когда его этапировали в Сэндай. Курияма нанес мне визит прежде всего для того, чтобы сообщить, какое огромное влияние я имею на его подопечного.

Курияма рассказал, что, по словам заключенного, машина, в которой его везли, выехала из тюрьмы в Йокосуке и направилась в Сэндай на рассвете; при этом Уно-сан увидел в столь ранний час меня. Я стояла на углу безлюдного торгового квартала у магазина с закрытыми шторами и провожала машину пристальным взглядом.

Но это была не я. Дело в том, что я даже не знала, когда Уно-сан перевезут в Сэндай. По словам Куриямы, Уно-сан написал мне письмо, когда решился вопрос о его переводе в Сэндай. Но я-то не получала этого письма.

Это естественно. Вполне могло быть и так: когда он узнал о дате перевода в другую тюрьму, когда все формальности были закончены, он, возможно, решил не отправлять письмо. Может быть, он собирался послать его потом, но ведь его не предупредили заблаговременно о переводе. Это же не переезд на другую квартиру. Человеку не нужно паковать вещи и мебель. Просто в какой-то день ему сообщают: завтра — перевод в другую тюрьму. И потом, мне показалось, что Уно-сан мог и солгать насчет этого письма. У него такой уж характер — он лжет со спокойной душой.

Кто же была та женщина, что стояла на рассвете на углу торгового квартала, у магазина с еще закрытыми ставнями? Я от всего сердца благодарна этой незнакомке. Если это был призрак, то я благодарна призраку.

Чувства Уно-сан ко мне, вероятно, призрачны, но ведь многие из нас живут, веря в призраки. Когда Уно-сан увидел мой призрак, провожавший его взглядом, его сердце, возможно, наконец, успокоилось. Даже Иисус, распятый на кресте, взывал к Господу: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Может, и Уно-сан, решив, что я покинула его, был разгневан и готов взорваться, как вулкан. Но благодаря незнакомой женщине, случайной оказавшейся на том месте, он смог примириться с действительностью. Возможно, он принял свою жизнь такой, какая она получилась, и поэтому осознал, что теперь в состоянии попрощаться с этим миром.