Синее золото - [54]

— Разве безопасность нашего союза определяется фунтами? Я бы лично ни за что не променял ее на камень. Такого врага в руках держим. Впрочем, это не мое дело, как начальство решит.

Никогда еще, кажется, Паркер так не волновался — судьба Тани в его руках. Ему трудно было не встать сразу и не уйти. Трудно было удержаться и не предложить Хилидзе сейчас же начать переговоры о выкупе Тани.

Он досидел положенное время, а потом пошел вниз к речке и дальше вдоль берега в лес.

Засунув руки в карманы своих фланелевых брюк, с трубкой во рту, он шел, совершенно не обращая внимания на окружающее. Прошло часа два, а он все еще шел вперед, только иногда останавливаясь, чтобы вновь набить трубку.

Он очнулся и как-то удивленно осмотрелся кругом только когда уже совсем стемнело. Тихо свистнул и быстро пошел назад.

Паркер никак не мог решить, что было ему делать. Взвешивал все новые возможности, потом отвергал их и ни на чем не мог остановиться.

Он понимал, что должен действовать почти вслепую, так как не знал ни лиц, ни условий.

На следующий день в лаборатории он не выдержал этой беспомощности одиночества и заговорил со старшим химиком.

— Они, кажется, были бы готовы променять ее на камень, — сказал Паркер, стараясь придать своему голосу безразличное выражение.

— Ну да, выманят у нее камень, а ее не отпустят, да может быть, она и не знает, где камень, — тоже как-то нехотя ответил химик, наклонясь к столу.

— Но это можно было бы так обставить, что камень они получили бы только после ее освобождения, — вырвалось у Паркера неожиданно для него самого.

Химик поднял на него глаза и англичанин заметил, как они напряженно прищурились под очками и как не то хитрый, не то радостный огонек блеснул в них.

— А вы-то как же это можете обставить? — лукаво спросил химик. Паркер стоял, прислонившись спиной к лабораторному столу. Он снял очки и быстро стал их протирать. Химик заметил, как дрожат его длинные пальцы.

Своими близорукими глазами Паркер бросил на собеседника доверчивый и растерянный взгляд и отошел к окну, ничего не сказав. Он слишком волновался, чтобы говорить.

— Коллега, за двадцать лет мы, русские люди, научились много понимать без слов и видеть то, что не видно — ласково похлопывая Паркера по плечу, сказал химик. — Я понял, мне не нужно от вас подробностей. У нас здесь правило — даже близким друзьям рассказывай самое необходимое. Но послушайте моего совета — сперва освобождение и выезд за границу, а потом передача камня. Иначе, кто бы в этом ни принимал участие, и камень пропадет и она не будет освобождена.

Он отошел к своему столу и начал хлопотать у каких-то реторт. Больше в лаборатории они об этом не говорили.

— Меркантильные интересы победили, они все там идиоты, — говорил Хилидзе Паркеру через несколько дней. — Готовы ее променять на камень. Но она-то сама как будто упрямится. Не хочет, не надо. Мы и так найдем способы от нее все узнать. Это нетрудно.

Паркер взглянул на Хилидзе. Ему представилась раненая Таня, из которой какие-то чужие люди вытягивают, что им надо, и почти сразу принял решение.

— Знаете, Хилидзе, я поеду туда и попытаюсь ее уговорить сказать мне, где камень. Ведь она сделала гадость по отношению ко мне и моим французским друзьям, она обязана мне сказать, где камень.

— Доктор, вы ей завтра сделаете впрыскивание НБ, чтобы вызвать бред. Мне нужно послушать, что она будет рассказывать, — бесстрастным голосом говорил человек в черной куртке доктору, который лечил Таню.

— Я не могу это сделать, мне не позволяет врачебная этика, вызовите своего тюремного врача, — ответил доктор.

— Нет, не вызову, ее напугает новый врач, вы это сделаете.

— Нет, не сделаю.

— Доктор, не забывайте, что ваш сын у нас на подозрении. Только исполнение вами наших указаний может его спасти.

«Как бы я хотел впрыснуть тебе, и совсем другое», — подумал врач и сказал, не смотря на человека в черной куртке:

— Хорошо, когда?

Доктор наклонился над Таней, чтобы ее выслушать.

— Сестра, принесите бинт, — приказал он Хатиме, а когда та вышла из комнаты, то быстро нагнулся к больной и шепотом сказал:

— Вы будете бредить, выдавать своих. Ведь вам отсюда нет выхода, хотите сильную дозу морфия, чтобы не проснуться?

Таня поднялась на подушках, почти села. Она сразу поняла, в чем дело, пристально посмотрела на доктора, на его растерянное лицо. Ей было не столько страшно, сколько оскорбительно, отвратительно до тошноты — ее превратят в безумную.

— Не хочу морфия, не хочу ничего. Не позволю. Вам, старому врачу, стыдно это делать, — с гневом сказала она, и глаза ее заблестели.

— Впрысните им, и что-нибудь покрепче. Если бы все врачи это поняли, их бы давно уже не было в России. От меня они ничего не узнают. Они не смеют: у них будут неприятности в Париже.

— Барышня, барышня, вы бы здесь подольше пожили, другое бы заговорили. Не противьтесь. Они сделают силой, — шептал врач, делая вид, что осматривает больную. — Все, что я могу — это вспрыснуть слабый раствор. Если у вас организм крепкий, он не подействует, но вы должны бредить, понимаете, притворяться и болтать всякую чепуху.

Доктор возвратился в 11 часов. Таня уже спала. Дуня мирно дремала в кресле.