Синее безмолвие - [3]

Тогда в водолазы подбирали еще по старорежимному принципу: чтобы грудь колесом, на шее ободья гнуть можно было, руки подковы ломали, а весил не меньше семи пудов. В общем, из нас с вами, может, один матрос Демич и подошел бы тогда в водолазы. Да и снаряжение в те времена было тяжелое, громоздкое, медведю впору носить, а не человеку. Такой гигант в доспехах ползал по грунту медленно, как пришибленный краб. А японцы приехали низкорослые, хлипкие на вид. Да и снаряжение у них, на первый взгляд, было несерьезное, легкое, белье тонкое, шерстяное. Но на глубине они двигались быстро и проводили там почти вдвое больше времени, чем наши водолазы-силачи.

— Ну, а золото-то нашли? — не терпелось кому-либо из новичков.

— Какое золото?

— Ну, которым «Черный принц» был нагружен.

— Ах, то?.. Нет, того золота не нашли. Но зато нашли кое-что подрагоценнее золота.

— Неужели бриллианты?

Олефиренко вынимал изо рта трубку, долго пристально смотрел на моряка и, будто рассмотрев его до мельчайших косточек, беззлобно ругался:

— Ох, и дурной же ты, парень, как сто пудов дыма. Думаешь, золото да бриллианты всего дороже? Да их там нашли столько, что нам с тобой даже на пуговицы не хватило бы. И не в этом дело. А в том, что, на японцев глядя, поняли: водолазу ловкость да сноровка пуще силы нужны. Начали в водолазы брать не по весу, а по ловкости да смекалке, по-новому обучать стали, усовершенствовали снаряжение, и водолазное дело будто заново народилось, теперь нет ловчее, нет храбрее, нет преданнее своему делу глубоководников, чем наши, советские.

А когда Виктор Олефиренко начинал рассказывать о водолазе Мухине, обнаружившем броненосец «Русалку» через тридцать лет после гибели корабля, и о том, как в годы войны балтийские водолазы у фашистов из-под носа увели подбитый крейсер, заслушаешься, позавидуешь и подумаешь: до чего же интересна жизнь водолаза! И в первый раз в жизни поймешь, для чего ты родился на белый свет. Ну, конечно же, для того, чтобы ноги обуть в свинцовые галоши, напялить на себя скафандр, а голову спрятать в медном глазастом шлеме. Прожить жизнь и не побывать в подводном царстве, не повидать его сказочной красоты — недостойно человека! Так уверял главный старшина.

Прохор был твердо убежден в том, что многие избрали себе опасную профессию водолазов, наслушавшись историй, рассказанных Виктором Олефиренко.

Более четырех лет тому назад Олефиренко демобилизовался и уехал в Южноморск. Были слухи, будто ходил он с китобоями в далекие воды и что даже отличился где-то на каком-то задании, но дальше следы его терялись… И вот перед Прохором вновь стоит его первый учитель, его друг Виктор Олефиренко, все такой же подтянутый, только еще больше похудевший, с таким же, как и тогда, в школе водолазов, коротко стриженым белесым чубчиком, только большие серые глаза почему-то смотрят невесело, неприветливо.

Прохор даже глянул на пакет — не пропустил ли он знакомую фамилию в адресе, не написано ли там «капитану Олефиренко». Нет, фамилии Виктора на конверте не было. И Прохор тут же забыл о пакете. Он еще шире шагнул в рубку, весь потянулся к другу.

— Здравствуй, Виктор!

Капитан отодвинул от себя какие-то бумаги, надел фуражку-капитанку, вышел из-за стола и остановился, сухой, отчужденный, строгий.

— Здравствуйте, товарищ Олефиренко, — чувствуя, как краска смущения заливает щеки, тише сказал Демич. Капитан не шевельнулся, ни одна складка у тонких губ его не дрогнула, и Прохор, совсем растерявшись, проговорил:

— Мне нужен капитан «Руслана».

— Я капитан «Руслана».

Конечно же, это был Виктор Олефиренко. Но в голосе его было столько равнодушия, что Прохору стало не по себе. Он молча протянул капитану пакет.

— Значит, к нам, в наш солнечный город, — жестким, как скрип дерева, голосом сказал Олефиренко. — Значит, одни — Качканар строить, другие — на Байкале судьбу свою пытать, третьи — в Антарктику, а ты — к нам.

— Товарищ капитан…

Виктор исподлобья посмотрел в иллюминатор на пляшущую серебряную чешую солнечных бликов, будто вспоминал что-то далекое-далекое.

— Вот здесь, — Виктор ткнул пальцем в синий пакет, принесенный Прохором, — начальник отдела кадров, он тебя знает только по бумажкам, пишет, как о хорошем специалисте, опытном глубоководнике. А здесь, — Виктор снова придвинул к себе листки, исписанные мелким неровным почерком, — ребята, с которыми ты вместе прожил четыре года, пишут, что ты бросил товарищей в самый ответственный момент, личное поставил выше всего… Какой бумажке мне верить?

Прохор, ошеломленный встречей и неожиданным поворотом разговора, молчал.

— Ну, говори. Это — бумажки, хотя и написаны хорошими людьми. А ты — живой человек. Вот ты, живая душа, и скажи мне, которую из них отвергаешь? Говори, не бойся… Я… тебе поверю…

Он сделал ударение на слове «тебе», и Прохору показалось, что Виктор просил его скорее избавить от мучительных раздумий и сомнений. Но Прохор, еще ниже опустив большую черную голову, сказал тихо:

— Обе правильны.

— Та-ак… — Виктор медленно, с нажимом вытер тыльной стороной ладони пшеничную щетку усов сперва справа, затем слева, подержался за бритый подбородок, будто хотел выдавить из него нужные в таких обстоятельствах слова, и потом резко, как на тренировке по самбо, повернулся к Прохору всем корпусом: