Sindroma unicuma. Книга 2 - [38]

— Я не хотел. Только не в неё.

— Радует, что вовремя сообразил с ardenteri candi, он оттянул последствия.

Боль медленно утихала, но не спешила уходить, теребя ноющие нервы. Тело покалывало и пощипывало, и я непроизвольно задергалась, пытаясь сбросить неприятные ощущения.

— Онемение проходит, кровоснабжение нормализуется, — сказал незнакомый голос. — Опасность миновала. Спустишься или останешься здесь?

— Останусь здесь, — отозвался эхом Мэл.

— Пойду, встряхнусь, — сказал голос. — Будет просить пить — не давай.

Невидимый лекарь пружинисто соскочил с кровати, всколыхнув матрас. Шаги, легкий сквозняк, скрипнула закрывшаяся дверь. Кровать опять всколыхнулась, и рядом со мной кто-то улегся. Мэл!

Он поглаживал мою ладонь, и от ласкающих касаний понемногу утихало покалывание.

— Эва, не знаю, слышишь ли меня… Прости за боль, что я причинил, — сказал тихо. — Меньше всего я хотел, чтобы пострадала ты.

Мэл замолчал, обводя пальцем линии ладони.

— Я устал. Боролся сам с собой, а потом понял, что бесполезно — ты ускользаешь от меня.

Хотела крикнуть, что не собираюсь убегать, но губы слиплись. Зато получилось легонько сжать пальцы Мэла.

— Эва! — воскликнул он радостно, а потом продолжил тише: — Что бы я ни делал, становилось только хуже. Теперь ты с другим.

Я снова сжала его пальцы.

— Тебе нужно отдохнуть, — Мэл осторожно отвел с моего лба волосы и поцеловал. — Поспи, а я скоро вернусь.

— Н-нэ, — выжала из себя и опять сдавила его пальцы, пытаясь удержать. В горле засаднило и неприятно зацарапало.

— Не бойся, ты в безопасности.

— Не-э, — стиснула я руку и вдобавок замотала головой, надеясь, что Мэл поймет мое отчаяние.

— Хорошо, Эва, я не уйду.

Он обнял меня, уткнувшись носом в висок и шевеля дыханием волосы.

— Закрывай глазки, пока буду ловить самый лучший сон, — пробормотал тихо.

Я проснулась словно от толчка. Спросонья долго не могла сообразить, где нахожусь. Незнакомая комната была большой и темной, в углу горел слабый ночник под абажуром. Кровать показалась огромной, с черными столбами по углам. У высокого окна, тускло подсвеченного уличными фонарями, стоял Мелёшин, и, засунув руки в карманы брюк, глядел на улицу.

Почувствовав мой взгляд, он повернул голову. Всмотревшись, медленно подошел и сел на краю кровати.

— Тебе лучше? — спросил, поглаживая мою ладонь.

На этот раз получилось увереннее сжать его пальцы. Мэл мягко улыбнулся и поцеловал руку.

— Видишь меня?

Повторное пожатие подтвердило ответ на вопрос.

— Отлично! — воскликнул он с облегчением. — Глазки не болят?

Я моргнула пару раз.

— Пить, — прошелестела неслышно.

— Что? — Мэл наклонился ближе, и мои губы повторили беззвучную просьбу.

— Пока нельзя, — пояснил он сочувственно. — Потерпи, Эвочка, до утра.

И я снова уснула, убаюканная нежными поглаживаниями.

* * *

Никогда не любила сны, особенно незваные и неприятные. Ах, если бы разрешалось заказывать цветные розово-пушистые сновидения, например, чтобы кататься всю ночь на аттракционах и есть мороженое вагонами!

Этой ночью я была не против увидеть один из красочных радостных снов. Но увы, после физических и душевных потрясений меня обычно навещали сновидения, полные воспоминаний, и оставляли наутро терпкую оскомину в памяти и в сердце.

Поэтому мне снился знакомый приевшийся сон.

Я сидела под столом, прячась за грубой самотканой скатертью, потому что очень любила играть в прятки, и мама специально стягивала ткань на одну сторону, устраивая маленький домик, оборудуя мое личное пространство. К тому же сегодня же был повод. Мама с большим волнением ожидала приезда особенного гостя, заразив и меня радостным нетерпением.

Я уже знала, что в самый ответственный момент выскочу из-под стола с громким рычанием, как лев или тигр, что были изображены на картинках, лежащих тощей стопочкой на подоконнике. Гость сначала испугается, затем удивится, а потом рассмеется и станет расспрашивать маму о моем здоровье и о количестве выпавших зубов, а меня — о том, научилась ли я читать и знаю ли цифры.

И вот, сидя под столом и карябая ногтем шершавую поверхность кривой ножки стола, я пребывала в растерянности. Мне никак не удавалось выбрать подходящий момент, чтобы обставить свое феерическое появление, и, похоже, удачный миг испарялся с каждой минутой.

С одной стороны стояла пара начищенных до блеска черных туфель. Такой красивой и торжественной обуви я не встречала ни разу. У нас носили самосшитые башмаки, с мягкой подошвой, а у этих туфель были небольшие плоские каблуки, издающие резкие короткие звуки, когда их обладатель постукивал по полу.

Я любила наш пол — с неровными досками, с узкими щелочками и дырочками от выпавших сучков. Распластавшись на нем и приложив глаз или ухо к щелке, можно было разглядывать и изучать мир, скрывавшийся внизу в кромешной темноте.

С другой стороны от меня стояли мамины расшитые башмаки, окантованные синей нитью. Мне нравилось играть с ними, воображая, будто в гости пожаловали два братца — братец левый башмак и братец правый башмак. Иногда оба братца трансформировались в любящих родителей, имевших двоих деток, коими становились мои башмачки с вышитыми на них красными цветочками.