Синдром удава - [20]

Не желая больше быть обузой для добрых людей и подвергать их смертельной опасности, я сказал Грише, что завтра утром отправляюсь в дорогу. Не прошло и часа, как на островок пришел сам Иван Тимофеевич и посоветовал не торопиться. У гитлеровцев, побывавших в деревне, были нагрудные знаки полевой жандармерии, а к ним лучше не попадаться. Пришлось послушаться совета и отправиться в путь только на одиннадцатые сутки, не зная еще, что это будет долгий и очень трудный путь.

Отныне следовало забыть свое настоящее имя, отзываться, если даже вдруг разбудят ночью, только на вымышленное. Все мысли и действия теперь должны концентрироваться на главной цели выбранного пути, не оставляя места для отвлеченных раздумий и личных переживаний.

Возможно, такое самоограничение и постоянно давящая на психику боязнь совершить неверный шаг, явились причиной того, что в памяти об этом периоде остались преимущественно черно-белые, иногда схематичные воспоминания, лишенные подробных деталей и образности.

Однако домысливать теперь то, что тогда не отложилось в памяти, — не хочу и вряд ли сумею, так же, как и подгонять отдельные эпизоды, кажущиеся маловероятными, под узаконенный, привычный шаблон сомнительной реальности.

7. Дорога, дорога...

С рассветом я покинул свое зыбкое убежище и зашагал в направлении Сум. Первая половина пути проходила по Курской области. Места эти и раньше никогда не славились особым достатком. Теперь же, после года войны, у людей ничего не осталось. Поля были не засеяны. В деревнях остались только женщины, старики да дети. Первые встретившиеся на пути деревни я обходил стороной. В полдень солнце стало припекать особенно яростно, и силы были на исходе. Пришлось свернуть в небольшую рощу и подкрепиться куском оставшегося хлеба. После небольшого отдыха двинулся дальше. Селения все еще обходил.

В одном месте вышел на открытую поляну, окаймленную лесом, и увидел много подбитых и сожженных танков. Наши. Судя по всему, танки попали в засаду и были окружены. Стволы их орудий были повернуты в разные стороны. У одного танка башня была сорвана и валялась тут же, на земле. Мне довелось видеть немало подбитых танков, но с оторванной башней — впервые.

Это было так неестественно, как будто передо мной стояло живое существо без головы. Немецких танков не было ни одного. Земля вокруг была изрыта воронками. Все говорило о том, что здесь произошел жестокий бой. И дрались здесь насмерть.

Наступал вечер, надо было подумать о ночлеге. Впереди показалось несколько изб. Обошел деревню вокруг и не заметил ничего подозрительного. Постучался в дверь избы, стоявшей ближе к лесу. Дверь открыла молодая женщина. Попросился переночевать, сказал, что был мобилизован на рытье окопов, а теперь возвращаюсь домой. Эту версию подсказал Иван Тимофеевич. Он, видимо, исходил из того, что выглядел я значительно моложе, чем был на самом деле, и легко мог сойти за допризывника. Не знаю, поверила хозяйка или нет, но в дом пустила. Жили они вдвоем с маленькой дочкой. Чтобы быть хоть чем-нибудь полезным ей, нарубил дров, закрепил петли на двери, при свете коптилки допоздна, провозился с ходиками, которые остановились еще полгода назад.

Спал в эту ночь впервые за многие месяцы по-человечески, на сеновале, на сухом душистом сене. Встал поздно. Хозяйка возилась у печи, на стене бойко тикали ходики, показывали без четверти двенадцать. Поблагодарил хозяйку за гостеприимство и снова двинулся в путь.

Приходилось выбирать малонаезженные проселочные дороги. Чем дальше шел, тем опустошеннее были деревни. У людей не оставалось ни зернышка, ни живности. Немногочисленные жители, чтобы не умереть с голоду, собирали картофельные очистки, мелко перетирали их, смешивали с истолченной крапивой и пекли хлеб. Кусок даже такого хлеба был бесценным даром... Я сильно отощал и вынужден был часто отдыхать. Правда, на пути попадалось много щавеля и уже начала созревать земляника — это была моя пища, — но она плохо утоляла голод, а сбор ее сильно замедлял движение.

Однажды, поднимаясь по склону пригорка, увидел очень много спелой крупной земляники. Ненадолго приостанавливаясь, стал собирать ее и отправлять в рот целыми пригоршнями. Но вдруг показалось, что к чудесному запаху земляники примешивается другой, уже где-то встречавшийся сладковато-тошнотворный запах. Поднялся на вершину пригорка. И тут открылось зрелище, при виде которого нельзя было не содрогнуться: на противоположном склоне под палящими лучами солнца лежало не менее сотни трупов. Это были наши солдаты, оставшиеся здесь, видимо, еще с зимы. На них были шапки-ушанки, надетые на черепа, обтянутые желтой высохшей кожей с темными впадинами вместо глаз. Вблизи не было селений и некому было хоронить павших.

Как-то на подходе к деревне услышал плач и причитания. Увидел несколько женских фигур у свеженасыпанного холмика земли. Сначала подумал, что здесь обычные похороны, но услышал проклятия убийцам и решил узнать, что произошло. Оказалось, что по деревням прошел карательный отряд местных добровольцев, они чинили свою расправу. Только что расстреляли здесь несколько человек. Женщины предупредили, чтобы не заходил в Мироновку, соседнее село: там немецкая комендатура. Пришлось немного отклониться от нужного направления. Дорога была пустынной. В небе, как в мирные дни, звенели жаворонки. Как ни настраивал себя на то, что постоянно нужно быть до предела внимательным, задумался или отключился и не увидел, как из-за бугра, совсем рядом, появились всадники в светлой форме карателей. Они заметили меня. Бежать было некуда, да и бесполезно. Один из всадников спешился, снял с плеча карабин...