Синдром гладиатора - [25]

— Ну, в общем правильно. Поделом. Извиняться не буду. Не привык. Хотя и надо бы, наверное. Видишь ли, Андре… Ты вот говоришь, собаки оглядываются… А то что я полгода живу, как на вулкане, ты знаешь? Ты же был, наверняка был возле дома, сам видел, что делают… Что хотят, то и делают… Суки! Со всех сторон обложили, как зверя…

Виктор Викторович то, Виктор Викторович се, а глаза добрые-добрые… Как у «Калашникова». — Он бросил вилку на стол.

— Ты на меня не смотри, как на дурачка. Если веришь — так верь до конца, а критика мне твоя на хер не нужна! Я сам себе критик… Дорасти еще… Чего не пьешь-то? Водка греется.

А вы все «Кристалл» предпочитаете? «Абсолют»-то получше будет, нет?

— Вот когда будет, тогда и предпочту. Русский человек должен пить русскую водку. — Тут он посмотрел на меня и почему-то смутился. — Это я так, в принципе.

— Да ладно, — успокоил я его. — Не русский я, не русский. Французский…

— Это ты папаше своему рассказывай, — пробормотал он. — Не пьешь, так жуй чего-нибудь. Вон шашлык, ребята делали. Остыл уже, зараза…

Ребят я видел. Всего его охраняло семь человек, считая двух водителей бронированных микроавтобусов «Мерседес», на которых мы ехали от Ясенево. Плюс еще человек десять постоянной охраны на даче. Внушительный итог-то получается. Даже для генерала.

— То-то я и смотрю, чего вы их держите? Шашлыки жарить?

— Ну ты это… Не дерзи особенно. Не те у меня года, чтобы как ты бегать. Им работы хватает, увидишь еще. Не дай бог…

— Ладно, Виктор Викторович. Я есть-то особо не хочу, вы бы мне лучше рассказали, чего у вас тут и как. Может, и у меня аппетит появится.

Он посмотрел на меня внимательно. Потянулся было к бутылке «Привета», но руку не довел, убрал.

— Ладно, Андре. Деваться тебе все равно некуда. Еще неизвестно, кому это все больше нужно, мне, дураку, или тебе. Тоже, кстати, не шибко умному.

И, помолчав немного, словно собираясь с мыслями, он заговорил: — Есть такой господин, Давид Липке. Кто он, откуда взялся — раскопать не удалось даже Интерполу. Собственно говоря, через них мы и столкнулись с этим субъектом впервые. Помнишь первую денежную реформу? Когда провели обмен полтинников и сторублевок? Ну, не важно. В декабре 1990 года швейцарцы пресекли одну сделку. Этот самый Давид вел переговоры об обмене в России 70 миллиардов рублей на валюту. Причем именно тех, старых рублей, и естественно, не по номиналу. Контракт должны были подписать в Женеве. Кто суетился с нашей стороны, швейцарцев не интересовало, а Давида они взяли. И отпустили. У них там не нашлось ни одного человека, который смог бы отнестись к такой сделке всерьез. И совершенно напрасно. Через два месяца наш тогдашний премьер обвинил одного англичанина в намерении обменять на нашем черном рынке уже не 70, а 140 миллиардов рублей. На 7,7 миллиардов долларов, соответственно. Случился скандал, англичанина с треском выперли, а ФСК поручили отследить это дело. Занимался этим я. И что ты думаешь? Оказалось, что вся эта чушь была устроена для отвода глаз. А реальная сделка спокойно состоялась, несколько вагонов — вагонов, понимаешь, денег спокойно вывезли за границу. А там предъявили их к оплате. По номиналу. Правительство в очередной раз село в лужу, позарез необходимый стране кредит пошел на погашение этого долга, поскольку оплаты утратившей всякое значение денежной массы требовало не какое-то государство, а частное лицо. Отгадай, какое? Правильно. Господин Липке.

Я тогда сдуру доложил по инстанциям о своих выводах. И огреб благодарность, в нагрузку к которой мне в одном высоком кабинете шепотом намекнули — мол, вынь свой нос из этого огорода. Не то прищемят. Я прислушался. И перестал докладывать.

Когда Куржаков вошел в силу, я ушел к нему. По многим соображениям. И жили мы у него, как у Христа за пазухой, и делал я, что хотел. Он мужик-то, в общем, хороший, но какой из него генерал. Насчет охраны президента — это да, тут он профи. А в разведке… Я еще когда майором был, таких генералов с утра делал. Левой задней ногой… Короче, он в мои дела сильно не лез, а я поддерживал в нем здоровую иллюзию. Мол, он царь и бог, рука на пульсе и все такое. А сам копал потихоньку. И, видишь, накопал вот, на свою голову. Тут все газеты обкричались — опальный генерал Куржаков собирается опубликовать свои мемуары. Политического кризиса ждут. Как же! Кризис…

Читал я его «разоблачения». Херня. Теперь мода пошла — разоблачать. Работал человек в театре — значит, давай оттуда помои вычерпывать. Президента охранял — еще лучше, президента прополощем. Полил всех дерьмом, самолюбие потешил… Русский офицер! Патриот… И так никто ни во что не верит, а он еще давай глаза открывать, носом тыкать. Вот, мол, кто вами управляет. Плюйте в него. И ведь плюнут, плюнут не только в президента, а в государство, в Россию, в самих себя, в конце-то концов! А, ладно…

Он залпом выпил полстакана водки и опустил голову, обхватив себя за плечи руками. Я знал, что его отношение к России далеко от общепринятого, но никогда не замечал в нем особенного патриотизма. Заметил только сейчас. Заметил и понял. Он любил эту страну не «потому что», не благодаря чему-то, он любил ее так, как наверное только и можно по-настоящему любить — вопреки. Вопреки всему — тому, что знал и видел, здравому смыслу, разуму, инстинкту самосохранения — всему. Он желал добра этой плюющей на него стране и готов был пойти на все ради ее будущего. И шел. Не боясь и не оглядываясь назад. Хотя бы раз в жизни пройти по этой дороге, ведущей не куда-то, а «во имя», хоть маленькую толику пути прошагать рядом с человеком, идущим по этой дороге до конца — да. Не раздумывая — да. Он еще не спросил. Просто я уже знал ответ.