Синайский гобелен - [22]

Одним прыжком он вознесся на вершину стены. Крикнул, что он славно любил в Персии, а все они могут отправляться к черту, сдвинул гномон на спину и, секунду помедлив, с гиканьем исчез из виду, в точности когда часы пробили полночь, возвестив о наступлении дня рождения королевы.

Внешность Стронгбоу действовала так подавляюще, а его репутация была настолько экстравагантной, что никто из гостей не увидел его наготы. Все сделанные позже замечания касались той непростительной грубости, с которой он позволил себе уйти именно в такой момент, его хриплого смеха, скорее напоминавшего непристойный лай, его столь же вульгарного упоминания о каких-го непристойных похождениях в Персии; вспоминали его вызывающий уход через стену, а не через ворота, тяжелый бронзовый гномон, который он упрямо таскал с собой и вертел туда-сюда, чтобы похвастаться, какой он сильный, и в особенности величайший дискомфорт, который все ощущали под взглядом этих чудовищных двухдюймовых глаз, взиравших на них с высоты его ненормального роста.

Что касается наличия или отсутствия одежды, гости решили, что он опять, как обычно, игнорировал приличия и пришел в своем обычном вызывающем наряде — тяжелом черном засаленном тюрбане и косматом коротком черном халате из немытой и нечесаной козьей шерсти.

Ведя себя по привычке вызывающе, в ту ночь 1840 года, забравшись на стену со злонамеренной улыбкой, потрясая солнечными часами и крича про любовь, незримо нагой, этот великан в последний раз выступал под именем Стронгбоу.

Из его тогдашних ночных атрибутов вспоминали огромную лупу и гномон, но не упоминали еще об одной принадлежности, о битком набитом кожаном кошельке. А Стронгбоу пришлось прошагать немало кварталов в беднейшей части города, пока он не встретил слепого нищего, который смог облегчить его ношу.

Вернее, убогий старик, сидевший на грязной улочке с чашкой на коленях, лишь притворялся слепым. Когда показалась тень приближающегося Стронгбоу, нищий затянул заунывную песнь, но когда тот подошел ближе, старик вытаращил глаза, хотя он годами приучал себя держать их неподвижными, что бы ни творилось вокруг.

Ради Аллаха, шепнул изумленный старик.

Да? сказал Стронгбоу.

Нищий запнулся и отвел взгляд. Он неловко протянул свою чашку и попытался найти самые жалобные слова из своего репертуара.

Да продлит Господь твои дни, выдавил он из себя наконец, ибо я наг пред Аллахом и это так же верно, как то, что я здесь.

Голос его звучал заунывно и безнадежно, чашка дрожала в руке. Стронгбоу кивнул и произнес слова установленной формы для отказа попрошайке.

Во имя Господа, ступай с подобными себе, и Он непременно даст тебе одеяние.

Затем он присел на корточки, улыбнулся, взял нищего за плечи, подвинулся ближе и подмигнул ему.

Ну а теперь, когда мы покончили с этим, дружище, что же ты на самом деле хотел сказать?

Нищий улыбнулся в ответ.

Господин, я сорок лет просидел на этом месте в вонючей набедренной повязке, повторяя одни и те же слова тысячам прохожих. И вот теперь…

Ну-ну?

А теперь встречаю человека, который на самом деле наг.

Стронгбоу рассмеялся. Он развязал кожаный кошелек, и на колени нищего посыпался дождь крон Марии Терезии. Старик глядел на золотые монеты со страхом.

Попробуй на зуб, сказал Стронгбоу. Робея, нищий взял монету, попробовал на зуб и еще больше вытаращил глаза. Рука его затряслась так, что монета застучала о зубы.

Настоящие?

Именно.

Целое состояние. Можно ничего не делать и прожить остаток дней по-королевски.

Предрекаю, что именно так ты и поступишь.

Неужели все это мне?

Все до последней монеты.

Но почему, господин?

Потому что я нес их всю ночь, чтобы отдать кому-нибудь достаточно слепому, чтобы видеть мир таким, какой он есть. Теперь твой черед, бедняга. Аллах подает слепому одежды в изобилии, если у того хорошее зрение.

Стронгбоу повернулся и, посмеиваясь, зашагал дальше по улочке, задевая бронзовым гномоном за каменные стены. Вот и все. Теперь он на самом деле был готов отправиться в свой хадж. За его спиной разрезал тишину торжествующий вопль.

Чудо, о спящие каирцы. Велик Господь, и Магомет — пророк Его на земле.

Глава 4 Синай, 1836–1843

А стены сложены были из яшмы, а город был из чистого золота.

Валленштейну потребовалось семь лет, чтобы, полагаясь исключительно на собственную память, написать поддельную Библию. Он добавил в свой вариант Нового Завета два неканонических текста, «Послание Варнавы» и «Гермский пастух», — фальшивые тексты, призванные убедить экспертов, будто его сборник действительно написан в годы раннего христианства, до того, как архиепископы пришли к единому мнению о том, какие книги являются Священным Писанием, а какие — апокрифами.

Летом пещера Валлейнштейна раскалялась от безжалостного зноя. Зимой воздух леденел и неистовые ливни размывали гору. Простуды затуманивали сознание, а боли в суставах уродовали пальцы.

Когда, окоченев, отказывала одна рука, он давал ей отдохнуть, перекладывая тростниковое перо в другую и продолжая писать — еще один навык, приобретенный им в Иерусалиме, ведь он знал загодя, что работать в пещере предстоит с нечеловеческой скоростью и справиться с работой можно только научившись писать обеими руками.