Символы. Песни и поэмы - [47]

Бездну зажег его розовый луч…

Солнцу, великому солнцу — привет!

Слава Тебе, показавшему Свет!

   Чрез борьбу и хаос дикой,

   Чрез отчаянье и ложь,

   Ты к гармонии великой

   Мир измученный ведешь.

   О, согрей же теплотою,

   Состраданьем без конца,

   Утомленные враждою,

   Наши бедные сердца.

   Видишь здесь, Тобой спасенный,

   В теплых, радостных, слезах,

   Я склоняюсь, умиленный

   И трепещущий, во прах.

С плачем дробясь о подножье скалы,

Пеной блестят, умирая, валы.

Богу «осанна!» — гремит океан…

Вьется, как дым из кадильниц, туман…

Солнцу, великому солнцу — привет!

Слава Тебе, показавшему Свет!

   Это Ты меня из ночи

   Дланью любящей исторг,

   Это Ты открыл мне очи,

   Дал мученье и восторг…

   Пред Тобой я только плачу,

   В благодарности я нем…

   Всемогущий, что я значу?

   Как я жалок — перед Тем,

   Кто хранит нас и жалеет

   Каждый трепетный листок,

   Как дитя свое, лелеет

   Непробившийся росток…

   Дай обнять любовью жгучей

   Целый мир — и всей душой

   Дай мне слиться с этой тучей,

   С этой грозною волной.

   В камне, в воздухе, в былинке

   Жизнь я чувствую, любя,

   В каждой блещущей росинке,

   Солнце, вижу я тебя.

Вот что не призрак, не сон и не ложь…

Боже, молитву мою Ты поймешь…

Солнцу, великому солнцу привет!

Слава Тебе, показавшему Свет!

1888, 1891

КОНЕЦ ВЕКА Очерки современного Парижа

I. ЕВАНГЕЛЬСКАЯ ПРИТЧА

О, что бы в будущем, предчувствием грозя,

Не ожидало нас, — несчастным быть нельзя

При солнце утреннем, весною, город вечный,

Когда теряешься в толпе твоей беспечной!

Посмотришь на бульвар, где каждый солнцу рад,

И распустившихся каштанов аромат

Вдохнешь, услышишь смех и говор беззаботный,

И женское лицо с улыбкой мимолетной

Увидишь издали, и снова, жизнь любя,

Невольно радостным почувствуешь себя,

И горько вспоминать о северной отчизне…

Какой здесь блеск кругом, какая радость жизни!

Когда передо мной весельем ты гремишь,

На солнце утреннем сияющий Париж,

Я счастлив за тебя, и чуждого народа

Волнует душу мне и радует свобода.

Какая бы печаль ни мучила, грозя —

Здесь, в этом городе, несчастным быть нельзя.

Но поздно вечером в мой уголок безмолвный

Я с шумной улицы вернусь, раздумья полный.

Тогда Евангелье читаю в тишине,

Меж тем как из окна доносится ко мне,

Париж недремлющий, твой шум многоголосый.

Над книгой вечною забытые вопросы

Опять встают в душе: земная жизнь людей

Полна величия, но есть ли правда в ней?

Я постигаю вновь твой смысл необычайный,

О притча древняя, исполненная тайной:

На ниве богача был урожай хлебов.

Он думал: «Некуда собрать моих плодов.

Как приготовить дом к такому урожаю?

А вот что сделаю: все житницы сломаю,

Большие выстрою и соберу туда

Мой хлеб, мое добро, и я скажу тогда

Душе моей: душа! простись навек с тревогой,

Покойся, — у тебя лежит именья много,

На годы многие: гони заботы прочь

Ешь, пей и веселись!..» — «Безумец, в эту ночь

Отнимут жизнь твою! — сказал Господь. — Несчастный,

Кому достанутся твой дом и труд напрасный?»

Столица роскоши, на празднике твоем

Я вижу иногда рабочего с лицом,

Исполненным немой, загадочною думой.

Проходить он, как тень, безмолвный и угрюмый,

Со взором пристальным завистливых очей…

О, гость непрошеный на пире богачей,

Мне страшно при тебе за этот праздник вечный,

За легкую толпу, за смех ее беспечный,

За яркие кафе и величавый ряд

Твоих, о Новый Рим, блистательных громад!

Ты, как богач, сказал: «У нас именья много,

Ешь, пей и веселись!» И ты забыл про Бога,

Но скорбь великая растет в душе у всех…

Надолго ль этот пир, надолго ль этот смех?

Каким путем, куда идешь ты, век железный?

Иль больше цели нет, и ты висишь над бездной?

II. «GRILLE-D’-EGOUT» [12]

Сюда идет тайком скучающий любовник,

Художник и турист, писатель и чиновник:

«Gаrçоn, un bok!»[13] И пьют, и курят за пять су,

Любуются в монокль на томную красу

Полуночных сильфид, внимая шансонетке,

Где блещет стих порой, язвительный и меткий…

Но вот, в дыму сигар, меж черных сюртуков,

И тысячи зеркал, и газовых рожков,

При звуках музыки и радостного гула,

Она, воздушная, как бабочка, впорхнула.

Тебя без жалости я вспомнить не могу,

О бедное дитя Парижа «Grille-d’-Egout»!

Из кружев юбка, слой белил на шее голой

И рыжий цвет волос поддельных, взор тяжелый

И странное лицо, в котором жизни нет,

Как маска, мертвое, похожее на бред…

Меж тем, когда, смеясь, она в отваге бурной

Помчалась, до колен открыв чулок ажурный,

И ногу стройную высоко подняла,

Наперекор всему — в ней грация была

Демократической и уличной вакханки,

В ней то, что «fin dе siucle»[14] назвали парижанки,

В ней узнает толпа свою родную дочь.

«Я нравлюсь, от меня вы не уйдете прочь! —

Так говорило всем ее лицо. — Смотрите,

Вот, что вы любите, и вот чего хотите!»

Почтенный господин, — вполне провинциал,

По скромному лицу, — смотрел на этот бал.

К нему подпрыгнула она легко и смело,

Красивой ножкою цилиндр его задела

И шляпу сбросила: удерживая гнев,

Он должен был принять обиду, покраснев.

А взор у «Grille-d’-Egout» весельем детским блещет,

И ей родной Париж в восторге рукоплещет!

III. РЕНАН

Но в том же городе и в тот же скорбный век