Символы. Песни и поэмы - [3]

XXIX

О, я завидую глубоко

Тому, кто верить всей душой:

Не так в нем сердце одиноко,

Не так измучено тоской

Пред неизбежной тайной смерти:

Друзья, кто может верить, верьте!..

Нет, не стыдитесь ваших слез,

Святых молитв и откровений:

Кто бремя жизни с верой нес,

Тот счастлив был среди мучений.

А мы… во всех дарах земли

Как мало счастья мы нашли!

ХХХ

Жила у тетки старой Оля.

Их дом — над царственной Невой.

Там — скука, роскошь и неволя,

И вечный холод ледяной.

Там тетка — в платьях черных, длинных,

В покоях важных и пустынных.

Пред нею — в страхе целый дом.

Но с умиленными очами

И бледным, набожным лицом

Неслышно тихими шагами

По мрачным комнатам весь день

Старуха бродит, словно тень.

XXXI

Едва услышит имя Бога,

Подымет взор свой, полный слезь…

Она курила очень много

Душистых, тонких пахитос:

Редсток любил ее, конечно.

Всегда жалея бесконечно

Овец заблудших и слепых,

В своих палатах в воскресенье

Она устроила для них

Душеспасительное чтенье;

И чай носил в кругу гостей

Во фраке сумрачный лакей.

XXXII

И томно тетушка вздыхала.

Каких-то светских дураков

И старых дев она сбирала

Для этих модных вечеров;

Но до меня дошли известья:

У тетки два больших поместья.

Она в имении родном,

Полна глубокого искусства,

Была практическим дельцом, —

Забыв евангельские чувства;

И обирала мужика

Порой не хуже кулака.

XXXIII

Отвергнув ложные мечтанья,

Ценила в подданных своих

Консервативные преданья

Времен блаженных, крепостных.

Но становилась либеральней,

Вернувшись из деревни дальней.

Порой умела тонко льстить

И обладала редким даром

Особам важным угодить

Филантропическим базаром.

Но ты, читатель, видел сам

В столице много этих дам.

XXXIV

Казалась Оленька послушной,

Немного скрытной иногда;

В красе холодной, равнодушной

В лице спокойном — ни следа

Мучений тайных и стыдливых.

Беседам лиц благочестивых

Она, головку наклонив,

Внимать с улыбкой безответной

Привыкла, злобу затаив.

Ей носит книги — плод запретный —

Угрюмый гимназист-кузен

В ее печальный, душный плен.

ХХХV

Она их с жадностью читала

В своей постели по ночам,

Она молилась и мечтала

Идти в деревню к беднякам.

И, что с ней будет там — неясно,

Темно и все-таки прекрасно.

Великодушные мечты,

Вы так младенчески наивны

И все же полны красоты!

Она тоскует: ей противны

Весь этот мир холодной лжи, —

Великосветские ханжи…

XXXVI

Но завтра Ольга встанет рано, —

И снова английский урок,

Унылый lunch,[2] и фортепьяно,

И Летний сад. Враждебный рок

Стесняет в узкие границы,

О, дивы северной столицы,

Всю вашу жизнь!.. Холодный свет

Увидит Ольгу безмятежной,

Опять затянутой в корсет,

Чай разливающей небрежно

В прозрачный, матовый фарфор

Гостям, под легкий разговор.

ХХХVII

«Красива, но горда без меры», —

О ней девицы говорят,

Находят мертвым кавалеры

Ее очей глубокий взгляд

Она, бесчувственней и строже

Кумира мраморного, в ложе

Внимает Фигнеру порой.

Ах, если б знали, сколько боли

Под этой гордой красотой

Таится в бедном сердце Оли,

Как ненавидит, гордый свет,

Она твой мертвый этикет!..

XXXVIII

Мгновенья отдыха так сладки:

У Ольги есть знакомый дом.

Одной столичной меценатки

С изящным вкусом и умом —

Салон немного эксцентричный,

Своеобразный, но приличный;

В нем — хаотический музей

Профессоров неинтересных,

И государственных мужей,

И литераторов известных,

И светских женщин, и актрис:

Там с Ольгой встретился Борис.

ХХХIХ

Любимец солнца, житель юга,

Тебе привычная весна

Мила, как старая подруга

Или законная жена.

А мы… минуты неги краткой,

Как у любовницы, украдкой

Спешим похитить у весны!..

Нам полдень заменяют свечи,

И мы шесть месяцев должны

Топить усердно наши печи.

И вдруг — лучи, тепло, лазурь,

И дождь, и гром весенних бурь!..

XL

О, только мы благоговеем

Пред каждой почкою лесной,

О, только мы ценить умеем

Лучи Авроры золотой!

На шумной улице столичной,

Прислонена к стене кирпичной,

Листвой пахучею шумит

Березка северная! Боже,

Ведь этот листик, что дрожит

Под ветром пыльным, нам дороже,

Чем все лавровые леса

И стран далеких чудеса!

XLI

Уж в рощи прилетели птицы,

Зазеленели острова;

Из ледяной своей темницы

Освобожденная Нева

На солнце блещет!.. Франт веселый,

Найдя, что душен мех тяжелый,

В ломбарде шубу заложил

И, моды ветреный любовник,

Костюм весенний обновил;

Но ходит опытный чиновник,

Не веря небесам родным,

В калошах, с зонтиком большим.

ХLII

И даже ты улыбкой неба,

Лучом божественным согрет,

О, пасынок угрюмый Феба,

Пессимистический поэт!

Уже по Неве на пароходе,

Хотя б в елагинской природе

Взглянуть на первый вешний лист

Поехал и кассир из банка,

И офицер, и гимназист,

И в старой шляпке гувернантка:

Стремятся все поближе к ней,

К богине песен и лучей —

XLIII

К Весне!.. Тогда на «Стрелку» тайно

С подругой едет Ольга. Ждет

Ее Борис. Как бы случайно,

Они встречаются, и вот,

Назло благочестивой тетке,

Одни поехали на лодке…

Одни!.. Как сердце в ней дрожит

От чувства нового свободы,

Как дорог Ольге бедный вид

Родимой северной природы:

На взморье — Лахта, корабли,

Кронштадт, дымящийся вдали,

XLIV

На горизонте — пароходы,

Тростник, желтеющая мель

Сквозь бледно-голубые воды,

А на Крестовском мох да ель