Символы. Песни и поэмы - [16]

Он у поэта Минского украл.

XLVIII

И между тем, как цепью бриллиантов

Над Невским ряд полночных солнц горел,

На улицу с презреньем он глядел,

На бедняков, публичных женщин, франтов…

«Как я далек от их ничтожных дел!..

Живут, страдают, любят, суетятся,

А смерть придет, — как сон они умчатся!..»

XLIX

И в шубу он закутался плотней,

И сделалось тепло ему от меха,

От сладостного внутреннего смеха

Над глупой жизнью маленьких людей;

Он опьянен был горестью своей,

Она ему казалась необъятной:

Ведь над собой поплакать так приятно.

L

Пришел домой, разделся он и лег.

Но мучил кашель, голова горела…

Потухли грезы. Слаб и одинок,

Он ласки жаждал и уснуть не мог.

А ночь в глаза так пристально глядела,

И, как могильный камень, тяжела,

Теперь уж скорбь не шуткою была.

LI

Ни сладких дум, ни слезь, ни вдохновенья,

Ему казалось глупым и смешным,

Что он считал великим за мгновенье.

Не скептиком, могучим, гордым, злым,

Он просто был несчастным и больным,

Покинутым ребенком. Одиноки

Теперь мы все: таков наш век жестокий!

LII

Мы думаем, безумцы, лишь о том,

Чтоб оградиться от людей наукой,

Правами, силой, деньгами, умом…

Но в нашем я, ничтожном и пустом,

Томимся одиночеством и скукой.

Борьба на смерть, — Vae victis![9] — кровь за кровь,

У нас в руках — весь мир! Но где любовь?

LIII

Железные дороги, телефоны,

И Эйфелева башня до небес, —

Великий век открытий и чудес!..

А между тем нам как-то скучно… Стоны,

Разврат и голод… Жар любви исчез…

Вселенную мы знаньем победили,

А в сердце… в сердце мрачно, как в могиле.

LIV

И встал Сергей и к шкафу подошел.

Из книг он выбрал «Исповедь» Толстого.

Едва страницы первые прочел,

Он увидал софизмы, произвол…

Но сколько в вас для чувства молодого

Знакомой боли и родной тоски,

Гектографа заветные листки!

LV

Сережа думал: «Да, блаженны те,

Кто жизнь проводят в тишине, в заботе

Об урожае, в сельской простоте,

В слиянии с народом и в работе.

Но если верить жизни, не мечте,

Но если дел искать, не грез, — увидишь сразу

В непротивленье злу пустую фразу.

LVI

…………………………………….

LVII

Толстой! Надолго ли в тебе угас

Сомненья дух мятежный и суровый?

Увы, ты мира дряхлого не спас…

Как знать, теперь, быть может, веры новой

Ты жаждешь сам, невидимо для нас.

А веры нет и быть ее не может,

И скорбь по ней нам сердце вечно гложет.

LVIII

Наш век, как ни один из всех веков,

Неведомого ищет и томится,

От мук изнемогает, пасть готов

И вдруг опять из порванных оков

Встает непобедимый и стремится…

Куда?.. навеки скрыто Божество.

Погибнем мы, но не найдем его!»

LIX

Сидел он долго, долго на постели.

Свеча померкла, алый свет играл

В замерзших окнах; фабрики гудели;

Спешил рабочий; дым из труб вставал;

С балов кареты мчались… Замирал

Далекий колокол, и сквозь дремоту

Столица принималась за работу.

LХ

Забелин… (но героя моего

Я позабыл представить вам, читатель:

Забелиным я буду звать его).

Поближе из студентов никого

Не знал он, кроме Климова. Приятель,

Блондин в очках, высокий и худой,

Понравился Сереже добротой.

LXI

Как истинный народник, откровеньем

Он «Власть земли» Успенского считал,

Не мучился, как наш герой, сомненьем

И жизнь не в поэтический кристалл,

Но, как работник, трезво созерцал,

Был полон нежности, любви и чувства,

А между тем не понимал искусства.

LXII

Зато во всем Забелин до сих пор —

Лишь дилетант, а Климов просто, смело

И бодро примется за жизнь и дело.

Хотя едва не каждый разговор

Переходил у них в жестокий спор,

Они вполне сошлись, как два контраста,

Что в дружбе и любви бывает часто.

LХIII

Камин пылает, лампа на столе.

Сережа любовался в полумгле,

Как угольки просвечивали нежно

Сквозь тонкий пепел, и внимал небрежно,

С насмешливою думой на челе,

А Климов мерил комнату шагами,

Курил, кричал, размахивал руками:

LXIV

«Ты — баба, эгоист!.. Твоя тоска

И пессимизм, и жажда идеала —

Вздор, сущий вздор пред скорбью мужика

О том, что нынче подать велика,

А хлеб не уродился, лошадь пала!..

Ты — барин… ты чужим трудом живешь,

Вся жизнь твоя — бессмыслица и ложь!..

LXV

Нам, видите ли, скучно, мы не в духе…

Но, Боже мой, в деревне хлеба нет!

Там люди мрут от голода, как мухи,

Там нужен свет, пойми, — любовь и свет!..

А мы… Какая подлость!..» Но в ответ

Сергей: «За мной весь Запад, вся наука.

Там тоже — скорбь, отчаянье и мука!..

LXVI

За мной — Шекспир и Байрон…» — «Старый хлам!

Есть многое важней литературы:

Возьми народ, — какая свежесть там,

Какая сила! Будущность культуры

Принадлежит рабочим, мужикам…

Эстетика — черт с нею!.. Надоела…

Нам надо пользы и добра, и дела!»

LХVII

— «Ну, вот, начнется Писарев, готов

Ты сапоги признать важней Шекспира!..

Послушай, Климов, кроме мужиков,

Есть воздух, солнце, аромат цветов,

Вся красота и все величье Мира!

Ну, неужель и у тебя в крови

Нет жажды счастья, славы и любви?..

LXVIII

Ты, впрочем, взгляд изменишь, — я уверен…

А кстати вот что: в будущем году

Мы кончим курс, что делать ты намерен?»

— «В чиновники, конечно, не пойду!

Мне кажется, способен я к труду.

Учить ребят я буду в сельской школе,

И, право, мне не надо лучшей доли!»

LXIX

— «Как счастлив ты! — проговорил Сергей

С улыбкою печальной. — Верить страстно —