Символическая жизнь - [3]
Необходимо допустить, что когда мы говорим Я, то при этом не имеем абсолютного критерия для оценки полноты переживания этого Я. Посему так и случается, что наше представление об Эго весьма фрагментарно, и лишь постепенно, во времени люди узнают все больше и больше о том, что же Эго означает для человека. Фактически процесс узнавания не имеет конца, длится всю жизнь; во всяком случае, мы сами момент конца не фиксируем.
Сознание похоже на поверхность или оболочку в обширнейшем бессознательном пространстве с его неведомыми глубинами. Мы не знаем, как далеко простирается власть бессознательного, потому что просто ничего о нем не знаем. Что можно сказать о вещи, о которой ничего не знаешь? Сказать нечего. Когда мы говорим «бессознательное», то часто предполагаем нечто обозначить этим термином, но фактически передаем, что ничего об этом не знаем. У нас есть только непрямые доказательства того, что существует ментальная сфера, пребывающая по ту сторону сознания. Есть некоторые научные суждения, приводящие к заключению, что нечто подобное существует. На основе анализа продуктов или результатов бессознательного психического можно прийти к определенным заключениям относительно его возможной природы. Но необходимо быть крайне осторожным, чтобы не впасть в излишний антропоморфизм в своих заключениях, ибо в действительности вещи могут весьма отличаться от представлений о них в нашем сознании.
Если, к примеру, мы видим цвета и слышим звуки, то в действительности это – осцилляции, колебания. По существу, нам необходимо иметь лабораторию со сложными устройствами для того, чтобы выстроить картину мира, существующего независимо от наших ощущений и от нашей психики. И, я полагаю, сходным образом обстоит дело и с нашим бессознательным: необходима лаборатория, в которой должно обосновывать объективные методы по оценке действительного положения вещей, составляющих контекст бессознательного.
Кроме того, сознание характеризуется известной узостью. Оно способно нести в себе весьма малое содержание в каждый конкретный момент. Все прочее оказывается бессознательным. Мы получаем ощущение непрерывности или общего понимания, или осведомленности об осознаваемом мире только через последовательность сознательных моментов. Мы не способны удержать целостный образ, потому что сознание слишком узко, и видим только вспышки существования. Мы словно наблюдаем мир через узкую щель и видим отдельные моменты, все остальное пребывает в темноте и неизвестности. Внешнее пространство всегда громадно и непрерывно, в то время как пространство сознания – ограниченное поле моментального видения.
Сознание – в значительной степени продукт восприятия и ориентации во внешнем мире. Возможно, что оно локализуется в головном мозге, имеющем по своей природе эктодермическое происхождение и, вероятно, связанном с чувствительностью кожи во времена наших далеких предков. Сознание произошло от этой локализации в мозге, в силу чего сохранило качество ощущения и ориентации. Знаменателен тот факт, что французские и английские психологи XVII и XVIII столетий пытались вывести сознание из ощущений, т. е. представить себе его целиком состоящим из чувственных данных. Это выразилось в известной формуле: «Нет ничего в разуме, что до того не присутствовало бы в ощущениях». Сходное можно обнаружить и в современных теориях. Фрейд, к примеру, не выводит сознания из чувственных данных, но выводит бессознательное из сознания, оставаясь на той же самой позиции рационализма.
Я ставлю вопрос иначе и говорю, что возникающая в сознании вещь вначале с очевидностью не осознается и осознание ее вытекает из неосознанного состояния. В раннем детстве мы все бессознательны; большинство главных функций инстинктивной природы протекает бессознательно, и сознание – скорее всего, продукт бессознательного. Сознание требует для своего поддержания значительного усилия. Человек устает от пребывания в сознательном состоянии. Он истощается сознанием. Когда наблюдаешь представителей примитивных народов, то можно заметить, что при малейшем раздражении, выводящем их из дремоты, они стараются ускользнуть. Могут сидеть часами неподвижно, когда же их спрашиваешь: «А что вы делаете? О чем думаете?» – они обижаются и говорят: «Только сумасшедшие думают – они держат мысли в своей голове. Мы не думаем». Если же они вообще думают, то скорее животом или сердцем. Представители некоторых негритянских племен уверяют, что мысли находятся в желудке, потому что они осознают только те мысли, которые что-либо телесно беспокоят: печень, почки или желудок. Другими словами, они осознают только эмоциональные мысли. Эмоции и аффекты всегда сопровождаются явными физиологическими иннервациями.
Индейцы пуэбло говорили мне, что все американцы сумасшедшие; и, разумеется, я, несколько удивившись, спросил почему. «Потому что они говорят, будто думают головой. Нормальный здоровый человек не думает головой, мы думаем сердцем». Они как бы пребывают в гомеровской эпохе, когда диафрагма считалась центром психической активности. Это означает психическую локализацию иной природы. Наше понятие о сознании предполагает, что мысль концентрируется в достопочтенной голове. Но индейцы пуэбло определяют сознание на основе чувственной интенсивности. Абстрактная мысль для них не существует. Они поклоняются солнцу, и я немного поспорил с ними, приведя слова св. Августина о том, что Бог не есть солнце, но тот, кто сделал солнце. Они не могли принять подобной мысли, так как дальше своих ощущений и чувств пойти не могли. Вот почему их сознание и мысли концентрируются в сердце. Мы в свою очередь психическую активность никак к источнику не адресуем и стоим на том, что сны и фантазии локализуются непосредственно «там внизу», что дает возможность говорить о
