Символ и ритуал - [90]

Гонзало

Устроил бы я в этом государстве

Иначе все, чем принято у нас.

Я отменил бы всякую торговлю.

Чиновников, судей я упразднил бы,

Науками никто б не занимался,

Я б уничтожил бедность и богатство,

Здесь не было бы ни рабов, ни слуг,

Ни виноградарей, ни землепашцев,

Ни прав наследственных, ни договоров,

Ни огораживания земель.

Никто бы не трудился: ни мужчины,

Ни женщины. Не ведали бы люди

Металлов, хлеба, масла и вина,

Но были бы чисты. Никто над ними

Не властвовал бы…

Себастьян

Вот тебе и раз,

Ведь начал он с того, что он властитель!

Антонио

В конце он позабыл уже начало.

Гонзало

Все нужное давала бы природа —

К чему трудиться? Не было бы здесь

Измен, убийств, ножей, мечей и копий

И вообще орудий никаких.

Сама природа щедро бы кормила

Бесхитростный, невинный мой народ.

Себастьян

А можно будет подданным жениться?

Антонио

Нет, это тоже труд. Все будут праздны:

Толпа бездельников и свора шлюх.

Гонзало

И я своим правлением затмил бы Век золотой.

Перевод Mux. Донского

В государстве Гонзало много признаков коммунитас. Общество представляется неделимым и бесструктурным целым, равно отвергающим и статус и договор — эти эволюционные столпы всей системы общественного развития (по сэру Генри Мэйну), — избегающим частной собственности с ее земельными наделами, пашнями и виноградниками и полагающимся в удовлетворении нужд лишь на щедрость природы. Здесь, конечно, его настраивает обманчивая роскошь карибского климата; в более спартанских условиях люди принуждены были бы трудиться даже для того, чтобы только согреться. Таким образом он обходит главнейшую загвоздку всех утопий, состоящую в том, что нужно трудом добывать необходимое для поддержания жизни, или — на жаргоне экономистов — мобилизовать ресурсы. Мобилизовать ресурсы означает также мобилизовать людей. Это подразумевает социальную организацию с ее «целями» и «средствами» и необходимой «отсрочкой удовольствий», что влечет за собой установление, хотя и кратковременное, упорядоченных структурных отношений человека с человеком. Поскольку при таких обстоятельствах кто-то должен проявлять инициативу и распоряжаться, а кто-то — реагировать и подчиняться, система производства и распределения ресурсов содержит в себе семена структурной сегментации иерархии. Гонзало справляется с этим затруднением, полагаясь на неправдоподобное изобилие природы, — и обнажает тем самым всю абсурдность своей благородной мечты. Шекспир же, со своей стороны, как он это часто делает, вкладывает веские аргументы в уста более чем недостойных персонажей, заставляя Себастьяна произнести: «Ведь начал он с того, что он властитель!» Здесь мы можем подметить интуитивное понимание того, что совершенное равенство, достигнутое в одном социальном измерении, порождает совершенное неравенство в другом.

Конечная ценность коммунитас, подчеркнутая Гонзало, состоит в чистоте и невинности тех, над кем никто не властвует. Здесь мы встречаемся с предположением, впоследствии наиболее основательно развитым Руссо, естественной доброты человеческих существ, живущих в лишенном собственности, бесструктурном государстве абсолютного равенства. В самом деле, Гонзало полагает, что среди его невинных подданных не будет измен, убийств, ножей, мечей и копий, с которыми он, похоже, отождествляет необходимость в орудиях вообще, как если бы война, конфликт и вообще любая политика неизбежно были связаны с техникой, пусть и самого допотопного вида.

Государство Гонзало ближе какого-либо другого типа идеологической коммунитас подходит к тому, что Бубер [5; 6] назвал «das Zwischenmenschliche», или спонтанной коммунитас. Когда Бубер употребляет термин «община», он в первую очередь говорит не об устойчивых социальных группах с институционализированными структурами. Он, безусловно, верит, что подобные группы могут возникнуть в общине и что некоторые типы групп, такие, как квузот и киббуцим в Израиле, наилучшим образом сохраняют свой дух. Однако для Бубера община по сути своей есть способ отношений между тотальной и конкретной личностями, между «Я» и «Ты». Эти отношения — всегда «хэппенинг», нечто, возникающее в непосредственной взаимности, когда каждая личность переживает во всей полноте существование другой. Как говорит Бубер: «Когда я имею цело с другим по существу, т. е. таким образом, что он больше не является феноменом моего Я, а вместо этого становится моим Ты, — только тогда я переживаю. реальность разговора с другим — в непреложной подлинности взаимности» [6, с. 72]. Однако Бубер не сводит общину к отношениям диады. Он говорит также о «сущностном Мы», под которым он — понимает «объединение нескольких независимых лиц, обладающих своим Я и самоответственностью… Это Мы включает Ты. Только те, кто способен по-настоящему сказать Ты друг другу, могут по-настоящему сказать Мы друг с другом… В качестве примера сущностного Мы нельзя привести никакого особого вида группообразования, как такового, однако во многих из таких видов достаточно очевидно то разнообразие, которое способствует возникновению Мы… Для того чтобы помешать возникновению Мы или предотвратить его появление, достаточно, если в группу допущен один человек, жадный до власти и использующий других как средство для достижения своих целей либо жаждущий признания и строящий из себя важную персону» [6, с. 213–214].