Симонов и война - [252]

В повести Лопатин говорит о том, что он увидел вторую войну. До этой повести у меня было написано несколько повестей о том же герое, и через них многократно проходила та первая война, участником которой он был на фронте <…>. Для того чтобы в фильме зритель почувствовал существование той первой войны, с которой Лопатин сравнивает вторую, происходящую в тылу, на военных заводах, — надо дать ее зрительно. Так появились в сценарии масштабный военный пролог и масштабный военный финал. И то и другое расширило рамки фильма по сравнению с повестью, и, я уверен, на пользу дела.

Наконец, в сценарии, по сравнению с повестью, возникла еще одна сложность. В повести описан военный Ташкент 42/43-го года, небывало холодный и жестокий для людей, работающих на войну, не привыкших к таким холодам в этом городе. Так оно и было в жизни, это я видел сам, своими глазами, потому и написал в повести. Но одно дело описание, а другое дело — съемки зимнего Ташкента, города, очень изменившегося с тех пор, города с неустойчивой погодой и вдобавок не близкого от Москвы. Хочется снять все это достоверно и именно в Ташкенте. У меня лично не поворачивается рука перенести действие повести на более удобную и близкую натуру, потому что повесть написана о Ташкенте, все это происходило там, и, учитывая ко всему вдобавок и национальный колорит, менять это, на мой взгляд, невозможно.

Все это вместе взятое привело к тому, что картина при ее гораздо большей масштабности, по сравнению с повестью, будет стоить дороже, чем это казалось по первым прикидкам. И это, насколько я знаю и понимаю, не блажь режиссера, а много раз просчитанные реальные съемочные планы студии.

Мое личное ощущение, что по сценарию, который в итоге получился, делать другую, не масштабную картину, пожалуй, нет смысла. Это будет не то, чего мне хочется, и не то, что, по-моему, нужно, особенно с учетом того, что сделав немало художественных картин о войне, мы пока что сделали очень мало о военном тыле. И работа, которой мы занялись сейчас с Германом, в сущности, одна из первых попыток как-то заполнить этот пробел, выложить личную человеческую историю, происшедшую во время войны, на достоверный и широкий, населенный многими людьми фон суровой тыловой жизни.

Прежде чем написать Вам это письмо, я говорил обо всем этом на обсуждении сценария — и литературного, и режиссерского; говорил в дирекции «Ленфильма», говорил с Геннадием Евгеньевичем Шолоховым, говорил с Борисом Владимировичем Павленком. И у меня сложилось убеждение, основанное на том, что я слышал от них, и на том, что они обещали мне, — что они понимают и разделяют мою позицию.

Но сейчас, на последнем этапе выяснилось, что позиция эта в главке — той поддержки, на которую я рассчитывал, не встречает. А картину предстоит запускать, и решать этот вопрос — сейчас. А если он останется нерешенным, то остается подумать о том, что надо делать другой сценарий, делать его по-другому, и иметь в виду производство другой картины, чем та, которую я мысленно вижу.

Я очень прошу Вас в той мере, в какой Вы сочтете это возможным, учесть при окончательном решении вопроса мои авторские соображения, высказанные в этом письме.

Жму Вашу руку.

Уважающий Вас Константин Симонов.

1974 г.

Директору киностудии «Ленфильм» Блинову В. В.

Многоуважаемый Виктор Викторович!

Вы, конечно, не хуже меня помните, как все мы, причастные к работе над фильмом «Двадцать дней без войны», внимательно отнеслись к замечаниям и предложениям, высказанным нам в Москве и высказанным в Ленинграде в период завершения фильма. Почти всё мы учли, и думаю, что не без пользы для фильма.

По правде сказать, после всей этой очень большой работы, проделанной с максимальным вниманием ко всем критическим замечаниям и предложениям, и после того, как, увидев результаты этой работы, Госкино приняло фильм, я не ожидал, что возникнут какие-то новые замечания и предложения.

Однако они возникли, и те из них, которые режиссер фильма мог практически выполнить, — он выполнил. При этом он, разумеется, поставил в известность меня, да иначе и не имел права сделать, ибо я все-таки как-никак автор сценария и повести, по которой он написан, и было бы просто прямым неуважением ко мне вносить поправки в фильм без моего на то согласия.

С поправками, сделанными режиссером, я согласился.

Сегодня режиссер поставил меня в известность, что главный редактор студии настаивает на новых поправках, ссылаясь при этом на новые пожелания, высказанные ему товарищами из Ленинградского горкома партии.

Поправки эти, так же как и сделанные раньше, снова связаны со сценой митинга на заводе в Ташкенте и сводятся к тому, чтобы еще сократить эпизод пребывания на митинге секретаря ЦК и еще сократить кадры работающих на заводе подростков.

Я не считаю это возможным сделать и очень прошу Вас передать товарищам из горкома, что я просил их оставить весь этот эпизод на моей совести писателя, много работавшего над этой темой и хорошо знающего, как выглядело в действительности то, что изображено в этом эпизоде фильма.

Обо всем этом было написано в моей документальной книге «Штрихи эпопеи», вышедшей в Ташкенте и переизданной в Москве в издательстве «Правда». Обо всем этом написано в моей повести «Двадцать дней без войны», вышедшей полуторамиллионным тиражом в «Роман-газете». И вся эта сцена, по моему глубокому убеждению, — сцена глубоко патриотическая и отвечающая правде истории. Новые поправки и сокращения ослабят эту сцену, и согласиться на это я не могу.