Сильвин из Сильфона - [16]

В конце концов получилось так, что общество нормальных людей тяжелым трудом на заводах и в полях обслуживало касту неполноценных. В этом, наверное, была зеркальная несправедливость, но вдохновленный своей игрой Сильвин этого не замечал и вскоре возвысил странников в ранг жрецов, фараонов, а окончательно увлекшись, всенародным плебисцитом избрал себя, как самого убогого из всех убогих, бессменным правителем всех граждан потолка, с самыми неограниченными полномочиями.

Дни стали пролетать незаметно, боль отступала перед неудержимым натиском дерзких фантазий. Сильвин по-прежнему слышал любое слово, произнесенное в квартире, слышал так хорошо, будто всë транслировалось через громкоговоритель. Это сильно отвлекало его от построения целостной картины воображаемого мира на потолке, тем более что реалии земного мира, со всеми его отвратительными подробностями, его нисколько не интересовали. Но со временем он научился не слушать, наглухо замыкаться в себе, полностью отдаваться сумасшедшему воображению, погружаясь в некий творческий транс. Да и некогда было — столько указов нужно подписать за день, столько пламенных речей произнести в прямом эфире! А сколько усилий требовалось приложить, чтобы осуществить новый сверхгигантский проект — организацию межпланетной телерадиокорпорации глухих и слепых.

За несколько часов до Нового года пахнуло не предстоящим торжеством, к чему Сильвин привык с детства, не елкой, не салатами и мандаринами, а лишь вечно сырым половичком из прихожей. В квартире Германа было сумрачно, пусто и тихо, только журчал, благодаря неисправному сливному бочку, настырный ручеек в туалете. Сильвин было решил, что ему придется праздновать в одиночестве, лежать в своей черной комнате на про-давленном диване и гипнотизировать глазом и пустой глазницей потолок — и, возможно, это даже к лучшему — он сможет выступить перед нацией с поздравительной речью, а потом принять участие в карнавальном шествии, но вдруг в квартиру ворвалась хлесткая коньячная волна: явился слегка раздраженный диктатор Герман с лихой компанией соратников. С ними были и безмерно надушенные девушки; драгоценные ароматы — фруктовые, цветочные, солнечно-небесно-морские, переливающиеся всеми оттенками чувственной радуги — тугими струями просочились в комнату и повисли эфирным облаком, бесцеремонно отгородив Сильвина от потолка. Далее он различил в какофонии возбужденных голосов капризное щебетание Мармеладки, и его поры мгновенно выделили испарину, теперь он не пропускал ни единого слова…

Видимо, они принесли кушанья с собой, через десять минут в комнате Германа был накрыт стол, все уселись и сразу наполнили сосуды. И Сильвин услышал:

Мармеладка. Герман, золотце, разве ты не пригласишь своего родственника?

Герман. Ему не положено сидеть за одним столом с настоящими мужчинами. Андестенд? А потом, с его дремучей рожей, он нам весь аппетит испортит.

Мармеладка. Странно, неужели в этот день вы оставите несчастного инвалида без внимания? Разве он виноват, что так все получилось?

Герман. Это не твоего ума дело, дура узкоглазая. Скажи спасибо, что тебя взяли.

Мармеладка. Тогда можно я хотя бы отнесу ему что-нибудь поесть?

Герман. Валяй, только ветчину не трогай — обойдется. Впрочем, я сегодня добрый — тащите его сюда.

Через минуту упирающегося Сильвина приволокли за стол и посадили рядом с Мармеладкой, напротив хозяина квартиры. В комнате прыгал вприсядку телевизор, дорогая водка низвергалась Ниагарским водопадом, в окно заглядывали озорные вспышки петард. Коптили сувенирные свечи, еловые ветки в вазе распространяли над столом дивное благоухание зимнего леса, оттеснив в углы приторный дурман дорогих духов. Сильвина от волнения била дрожь, он дико стеснялся, хотя и почувствовал сумасшедший всепоглощающий голод. Рот мгновенно наполнился едкой слюной, ее было так много, что он едва ей не захлебнулся. На секунду ему показалось, что здесь, за этим столом находится центр праздничного мира.

Герман выпил, рыгнул, будто квакнул, водрузил на свой тяжелый подбородок белую бороду на резинке и принялся раздавать подарки из приготовленного пакета: мужчинам — кошельки и пьезозажигалки, девушкам — духи и эффектные цацки. Мужчины сразу принялись щелкать зажигалками, а девушки раскупорили флаконы. Герману каждый также что-нибудь дарил. Никто не обратил внимания на то, что Сильвин остался без гостинца, хотя он в этом и не нуждался: ему было более чем достаточно того, что его пригласили, что он не лежит сейчас в темноте, одинокий и голодный, а находится среди полноценных людей, в центре праздничных событий. Он ощущал себя одним из цветных огоньков праздничного фейерверка.

Мармеладка все время подкладывала ему в тарелку и как бы случайно задевала его под столом коленкой, отчего Сильвин слегка подпрыгивал.

Неожиданно Герман вынул из пакета еще одну зажигалку и со словами: Ах, да, совсем забыл! — вручил ее Сильвину.

Сильвин. Это мне?

Мармеладка. Золотце, он же не курит!

Герман. Ничего, дают — бери, бьют — беги. Дареному коню в зубы не смотрят. У меня все равно больше ничего не осталось.

Сильвин принял подарок и едва сдержал слезы умиления — вот уже лет десять ему никто ничего не дарил, кроме оскорблений и подзатыльников. Зажигалка была тяжелая, блестящая. Он попытался высечь пламя, но у него не получилось.