Сильвандир - [34]

Итак, шевалье возвратился в Амбуаз, где ему предстояло по-прежнему жить под наблюдением своего наставника; на сей раз его сопровождали и отец и мать: баронесса решилась на столь далекое путешествие, потому что хотела лично поручить сына заботам достопочтенных отцов иезуитов.

В коллеже Роже ожидало сильное разочарование. Он возвратился туда во время вакаций и очень надеялся, что с началом классных занятий вновь свидится со своим приятелем Анри де Нарсе, однако он тщетно ждал приезда Анри: тот закончил обучение в классе риторики, и родители, готовившие его к судейской карьере, посчитали излишним, чтобы он посещал класс философии; таким образом, Роже остался один на один со своим горем.

И тогда в нем внезапно родились и окрепли религиозные чувства, хотя до всего случившегося он был равнодушен к вопросам веры: видимо, чувства эти дремали в глубине его души, и горе всколыхнуло их; теперь Роже проводил долгие часы в церкви, он молился так горячо, что в конце концов впадал в состояние, близкое к экстазу, и почти всегда оно завершалось обильными слезами; Роже не был набожным в обычном значении этого слова, он не всегда исполнял церковные обряды и даже забывал порою часы церковной службы, так что ему приходилось постоянно о них напоминать, но зато он был склонен к благочестивым размышлениям, и это вскоре заметили достопочтенные отцы иезуиты; они поняли, что человек с такой экзальтированной душой, как у их юного воспитанника, и с изобретательным умом, который, по всей вероятности, должен будет позднее вернуть себе силу, ныне временно утраченную, станет великолепным приобретением для их ордена; поэтому они окружали шевалье различными знаками внимания, были к нему необыкновенно предупредительны, всячески улещали его. Религия подобна бездне, ее головокружительная глубина притягивает к себе чувствительные души. Констанс превратилась теперь для Роже в небесного ангела, и юноша устремил все свои помыслы и желания к небесам. Ректор иезуитского коллежа был человек гибкий, обходительный и красноречивый, одержимый духом прозелитизма, который нигде так сильно не сказывается, как в ордене, основанном Игнатием Лойолой. Он пригласил Роже к себе, подробно расспросил о его настроениях, укрепил юношу в его чувствах — словом, действовал весьма тонко и умело; прошло всего полгода, и в одно прекрасное утро шевалье объявил своему воспитателю, что он принял твердое решение стать иезуитом.

Аббат Дюбюкуа и сам принадлежал к этому религиозному братству, именно по его совету Роже отправили в коллеж иезуитов, а потому у него родилось опасение, как бы родители шевалье не подумали, что это он внушил их сыну столь необычное желание распрощаться с мирской жизнью и уйти в монастырь. Вот почему аббат тотчас же написал барону обо всем, что произошло, и умолял его, не теряя ни минуты, приехать в Амбуаз, если он хочет попасть туда до того, как достопочтенные отцы иезуиты окончательно завладеют душой его сына.

Барон сразу оценил опасность, угрожавшую Роже; он велел запрячь Кристофа в уже знакомую нам двуколку и на следующий день к вечеру был в Амбуазе.

VII КАК МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БЕЗРИ ПОЯВИЛАСЬ ПЕРЕД ШЕВАЛЬЕ Д’АНГИЛЕМОМ, ЧТОБЫ ЗАПРЕТИТЬ ЕМУ УЙТИ В МОНАСТЫРЬ

Барон д’Ангилем нашел сына совершенно спокойным и исполненным твердой решимости. Если бы намерения шевалье были плодом экзальтации, барон сохранил бы еще некоторую надежду на то, что, когда экзальтация эта пройдет, исчезнут и рожденные ею намерения; но дело обстояло не так, и оно принимало серьезный оборот, тем более серьезный, что происходило это в ту пору правления Людовика XIV, а вернее, г-жи де Ментенон, когда все обращались к религии, когда самую могущественную поддержку получали люди, стоявшие во главе различных конгрегации, и настоятели монастырей, так что нередко юноши и девушки из самых знатных родов Франции становились монахами и монашенками вопреки противодействию своих родных. Поэтому барон видел только одно средство переубедить шевалье, а именно — уговоры.

Вот почему он и попытался прибегнуть к этому средству; однако на все мольбы отца Роже отвечал, что он следует внутреннему голосу, что голос этот — его совесть, и начиная с того дня, когда он потерял единственное свое сокровище, которое могло бы привязать его к мирской жизни, неодолимое стремление побуждает его уйти в монастырь.

Тогда барон обратился к ректору коллежа и попросил помочь ему отговорить шевалье от его намерения; однако ректор ответил, что он посчитал бы оскорблением Господа Бога попытку отвратить от небес душу, алчущую спасения, что единственное, чего могут от него требовать, — это чтобы он, ректор, сам не побуждал своего воспитанника идти по стезе, на которую тот добровольно ступил, и что, кстати сказать, именно такова та линия поведения, какую он уже избрал и какой впредь будет придерживаться. Барон и в самом деле не мог требовать большего.

Три или четыре дня прошли в бесплодных переговорах; наконец к вечеру пятого дня было получено письмо от баронессы, которую муж известил о положении дел. Достойная дама писала сыну, что умоляет его до принятия окончательного решения приехать, по крайней мере, недели на две в Ангилем; она обещала неофиту, что, если по истечении этого срока его решение не изменится, он волен будет поступить как ему заблагорассудится. Эта материнская просьба была настолько разумной, что Роже тотчас же согласился ее выполнить.