Сильнее смерти - [25]

Но почему-то он продолжал ползти.

Наконец он добрался до лестницы.

– Какой же ты глупенький…

Кельм лежал в кресле. Наверное, это должно быть унизительным. Неприятным. Его не били, когда нашли лежащим, скорченным на ступеньках между двумя этажами. Он не удержал равновесия, скатился по лестнице. Похоже, сломал ребро. Повязку уже наложили. Он ещё видел, что пришла за ним Туун с двумя охранниками. Его вздёрнули в воздух за подмышки, так что он болтался между охранниками, и тут от дикой боли в рёбрах он потерял сознание.

Теперь он лежал здесь перед Туун, красивой и уверенной в себе, сознавая, на что похож сейчас… он это отлично помнил.

– Зачем ты это сделал, малыш? – ласково спросила она. – Зачем тебе это было нужно? Ты ведь такой умный. Не мог оценить свои шансы? Думал справиться с охраной?

Она погладила его по голому торчащему плечу. Кельма передёрнуло. Никогда в жизни он не мог себе представить, что ласка красивой девушки может быть настолько омерзительной.

– Сука, – прошептал он, и это тоже было ненужно, некрасиво, унижало лишь его самого. Туун ослепительно улыбнулась.

– Это пройдёт, зайчик. Ну что ты злишься? Зачем ты всё это затеял, Кельм? Ведь мы же к тебе по-хорошему. Мы же тебе хотим только добра. Я же тебя люблю, Кельм!

…Слова. Слова, к которым он с детства привык относиться бережно. Слова, которые он любил и изучал, которые он чувствовал почти как физические объекты. Слова, которые он так долго, так тщательно подбирал и выстраивал, работая над рассказом. Слова, которые составляли его мир.

Пронзительные слова Евангелия. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего Единородного. Бог есть любовь. Любовь – до последнего дыхания, до последней капли крови, крепкая, как смерть.

В начале было Слово.

Обет гэйна. Верность. Клятвы, которые нельзя нарушать. Клятва, которая стала его плотью. Его сущностью.

Слова влияли на его жизнь, изменяли её, определяли. Слова были важнее всего остального.

И теперь они рушились, как карточный домик, обесценивались, превращались в свою противоположность.

Любовь – это совсем другое…

Туун коснулась его органа. Провела пальцами. Стала гладить. Он чувствовал это, но даже тени возбуждения не возникло, он был слишком истощён, и орган отзывался одной только острой болью слева, под клеевой повязкой. Кельм ощущал лишь одно – бесконечное, подлое унижение.

– Не трогай меня, – прохрипел он. Туун ласково взглянула ему в лицо.

– Разве тебе не приятно?

– Я ненавижу тебя, – прошептал он без сил. Он стал уходить куда-то внутрь. Проваливаться стремительно.

Он понял вдруг, как жить с унижением. Впервые в жизни он перестал ассоциировать себя с телом. С этой оболочкой, с которой что-то делали. Мучили. Превратили в урода. Унижали. Но его, Кельмина иль Таэра, в этой оболочке не было. Он был слишком глубоко внутри. И там – внутри – он был прежним. Красивым и сильным. Там была Лени. Тоже красивая, юная, без единого шрама. Она смотрела на него с обожанием и восторгом. Она обнимала его.

– Кель, ты уже почти прорвался. Ещё немного. Потерпи, ладно? Я люблю тебя.

Эти её слова были правильными. Не обесцененными. Он плакал.

– Лени, прости меня.

Она улыбалась.

– Ты что, Кель? За что мне тебя прощать?

– Ты ведь теперь всё знаешь. Я предал тебя.

– Нет, Кель. Нет. Тебя обманули. Ты попал в ловушку. Ты был слишком чистым, чтобы понять, что с тобой делают. Не обращай на всё это внимания, это неважно.

Он не был ни в чём виноват. Вины не существовало. И не было унижения. Ведь он – не это тело, вовсе не оно. Всё это неважно.

(Туун приникла губами к его губам. Впилась. На мгновение он вернулся в этот мир, неимоверно страдая от отвращения. Оказывается, какая это мерзость – поцелуй, когда он – против воли. Он снова нырнул в себя.)

– Ничего, Кель, – с улыбкой заявила Туун, – вот поправишься, и мы с тобой тряхнём стариной, да?

Арс Гелан, кадровый заместитель начальника центра по разработке виртуального оружия, сидел в своём кабинете, пил кофе и просматривал сводку отчётов.

Четверых из «контингента А» пора увольнять. Подростки работали в центре начиная с четырнадцати лет. Работа считалась суперпрестижной. Ещё бы – не надо ходить в школу, да и вся работа по сути – развлечение. Им давали отдельное жильё, или, по желанию, – комнату в интернате, или позволяли остаться у родителей. Ребята обычно предпочитали интернат – веселее, полное обслуживание и обеспечение, а контроля почти нет. Платили им хорошо. Адвокат, чтобы иметь такой доход, учится двадцать два года, считая школу, университет и практикум со специализацией. А тут они в четырнадцать становятся богачами.

Правда, это мешало им в работе, по мнению Гелана. Но своё мнение он привычно держал при себе.

К восемнадцати годам «контингент А» так или иначе приходилось увольнять. Это все знали, а под конец ребята начинали откровенно скучать и выдавать лажу, уже стремясь к увольнению. Им до конца жизни назначали пенсию, позволяющую прожить абсолютно безбедно. Государство могло себе это позволить. «Контингент А» создавал бесценное оружие для Медианы.

Наивность, чистота, то детское, что дремлет в душе каждого человека, ещё не были у них вытравлены. Гелан часто размышлял над тем, как это получается. Что за таинственная вещь – это оружие. Ведь в Дарайе очень развита массовая культура (она в конце концов и убивала его «контингент», потому что погружаться в экранные приключения придуманных героев было куда легче и приятнее, чем напрягать собственный мозг. Если бы Гелан стремился к эффективности, он затолкал бы подростков в каменный мешок, подверг полной депривации, и им ничего не оставалось бы, как развлекать себя самим – творить…)