Сила меча - [20]

Я замотал головой, безуспешно пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить нахлынувшие на меня чувства. Но Олег понял меня по-своему.

– Что, считаешь, что всё-таки виноват? Ладно. тридцать отжиманий, тридцать выпрыгиваний, пятьдесят – “пресс”, и так – три подхода. И – всё. И не вздумай сопли распустить, интеллигент ты наш. Рафинированный.

Я хотел спросить Олега, что такое “рафинированный”, но, почувствовав, что и в самом деле могу сейчас “распустить сопли”, поскорее молча упал в “упор лёжа” и начал яростно отжиматься. Краем глаза заметил, что вернувшийся Сашка подошёл к Олегу и стал что-то говорить, кивая на меня. Скорее всего, доказывал, что я не виноват и наказания не заслуживаю. Олег что-то ответил, пожал плечами и направил его заниматься к другой паре.

Я и сам знал, что не произошло ничего такого, из-за чего стоило бы расстраиваться. Просто вдруг понял тогда, понял ясно и до конца, как будто понимание взорвалось внутри яркой вспышкой, насколько хрупок и уязвим человек. Как легко ему повредить даже случайным неосторожным движением. А мы на тренировках лупим по макиварам так, что слышно на улице. И ведь отрабатываем эти удары, чтобы иметь возможность когда-нибудь так же ударить человека, а вовсе не макивару.

И грудь мне заполнила вдруг вязкая, противно сосущая пустота, предчувствие неотвратимой беды, и сердце беспомощно задёргалось, отчаянно затрепыхалось в этой равнодушной, мёртвой пустоте.

Я уже видел результат выполнения до конца и в полную силу того, что мы отрабатываем на тренировках.

А мне ведь тоже когда-нибудь придётся бить кого-то именно так. Как Олегу тогда в Крыму. В полную силу, насмерть. Непонятно, откуда взялось это безнадёжное знание, но это было именно знание, а не просто беспричинный страх.

Я отжимался, выпрыгивал, “качал пресс”, опять яростно отжимался, упрямо пытался гнать от себя тягостное знание, а ко мне очень медленно и неотвратимо приближалась переливающаяся изнутри холодным голубоватым сиянием огромная водная гора. Наподобие той, которую описал Курилов в своей удивительной поэме о море, Боге, одиночестве и преодолении . И я, так же, как и Курилов, был у самого подножья чудовищной волны, и надо мной так же безжалостно вздымался, готовясь обрушиться, заслоняющий полнеба светящийся гребень. Но Курилов, попавший в смертельную мясорубку пририфового океанского прибоя, уверенный, что это – конец, лишь любовался тогда фантастической красотой, идеальным совершенством надвигающейся морской громадины. Я не любовался. Моей жизни ничего не угрожало в знакомом спортзале, но во мне эта привидевшаяся волна вызывала лишь отвращение и тошнотворный ужас, тягостное ощущение полнейшего бессилия, безнадёжности.

Наваждение продолжалось совсем недолго, но было неимоверно ярким, всепоглощающим, изменяющим внутреннюю сущность. Волна исчезла за миг до того, как похоронить меня, но забыть о её приближении я уже не мог.

Олег, конечно, заметил, что я какое-то время был явно не в себе. И он задержал меня после той тренировки, заставил выговориться. Он не давил, просто слушал, как-то очень внимательно и по-доброму. Так, что захотелось объяснить свои чувства. Слова получались какие-то неуклюжие, совсем не передававшие того, что со мной происходило. Но Олег не перебивал, слушал, понимающе кивал головой.

Выговорился, стало легче, показалось даже всё это полной чепухой, нелепыми детскими страхами, которые Олег сейчас наконец беспощадно высмеет. Но он не стал смеяться, долго молчал, о чём-то задумавшись. И я вдруг понял, что мои страхи он вовсе не считает такими уж глупыми и пустыми, что он и сам не раз переживал что-то похожее, только, наверное, никому в этом не признавался.

Потом он стал говорить, медленно подбирая слова, не столько со мной говорить, сколько вслух размышлять.

– Да, — сказал он, — то, чем мы занимаемся, это действительно очень серьёзно и очень страшно. Мы учимся калечить и убивать. В целях самозащиты? Да, конечно. Но всё равно это страшно. Тем более, что это умение, как и любое оружие, можно применить вовсе не только для самозащиты, и это только от конкретного человека зависит, для какой цели он применит технику Айкидо. От человека, а не от самой техники.

Настоящая, боевая техника Айкидо – это самое настоящее оружие, страшное оружие. Страшное ещё и тем, что оно всегда при тебе, но ты не всегда его можешь контролировать. Что это значит? А значит это то, что на занятиях Айкидо мы всегда в какой-то момент ослабляем, прерываем технику. Прерываем, чтобы не покалечить, не убить. Прерываем сознательно, именно сознание позволяет избегать травм, неизбежных, если выполнять технику в полную силу и “до конца”.

Но бывают моменты, когда сознание отключается, отключить его, кстати, обычно не очень трудно, иногда для этого достаточно просто слегка дать человеку по морде или даже просто неожиданно плюнуть в него. Любое неожиданное событие, особенно представляющее хоть какую-нибудь опасность или уязвляющее самолюбие, вполне способно хотя бы на мгновение отключить сознание.

А когда сознание отключено, тело начинает действовать, подчиняясь подсознательным рефлексам.