Сикарио - [6]

Вам нравится сальса? Лично я предпочитаю кумбия.

Единственным удовольствием в те годы для меня было встать пред витриной какого-нибудь музыкального магазина на Каррера Септима и танцевать часами в ритм музыке, что громыхала из репродукторов, зазывая прохожих купить какой-нибудь диск.

И еще мне очень нравились разные рекламные плакаты.

Ну, те, с глянцевой поверхностью, где были изображены красивые женщины и улыбающиеся музыканты, играющие на сложных, блестящих инструментах. Для меня, для мальчишки, это представлялось отражением какой-то не земной, райской жизни. Я замирал перед витринами, как загипнотизированный, разглядывая те картинки, и, когда не было дождя, то лишь чувство голода могло сдвинуть меня с места.

Но в ту проклятую, бесконечно долгую зиму и музыка звучала как-то по-другому – уныло, что ли.

Кумбия и меренге появились на свет, чтобы танцевать под лучами ослепительного солнца и при этом истекать потом, а не тогда, когда трясешься от холода, и промокшее насквозь пончо висит на твоих плечах, словно надгробный камень.

А дождь всё продолжался, сеньор.

День за днем, минута за минутой. Такой тихий, такой молчаливый и не заметный, что и человеческое ухо не могло уловить его движение. Посреди ночи я иногда просыпался, брал фонарь и светил наружу, чтобы убедиться, что дождь продолжается, такой монотонный и одновременно неумолимый, без малейшего движения воздуха, без ветерка, уверенный в себе и в своей всё подавляющей силе, абсолютно безразличный к отчаянию и беспомощности человека.

Видели когда-нибудь такой дождь? Видели, чтобы неприметная, тихая вода была способна парализовать весь город, потому что капля за каплей проникла в самые глубокие, самые отдаленные уголки его основания, затопив улицы, промочив кабели, остановив автомобили, проникнув внутрь электрических лампочек и пропитав холодной водой всё вокруг, и человеческие души в том числе?

Это было словно проклятие, ниспосланное на наши головы небесами, чтобы показать никчемному человечеству, что, для того чтобы покончить с ним и вычистить все скопившееся на земле дерьмо, вовсе не нужно свирепствовать и бесноваться, а достаточно лишь начать мочиться ему на голову, и делать это до тех пор, пока люди сами не начнут умолять, чтобы их наконец-то утопили.

И вместе с дождем в город пришли новые голодные.

Зачем? Что они искали здесь, среди всего этого бетона? Редким было утро, когда на улицах не находили трупы людей, что по большей части умирали не от голода и холода, а скорее от парализующего страха и отчаяния. То были «чолос», голод согнал их сюда из деревень, превратившихся в трясину, а на новом месте у них так и не получилось «пустить корни» среди всего этого враждебного асфальта.

Быть бедным – это одно дело, но превратиться в жалкое ничтожество – совсем другое.

Не знаю сеньор, может быть вы и не поймете разницу, или там, откуда вы приехали, не существует видимой разницы, видимой границы, что разделяет тех, кто способен переносить голод с высоко поднятой головой, и тех кто изгибает холку подобно зверю, но, хочу лишь отметить, что те, кто живут в горах – живут там без малейшей надежды, а спустившись в город умирают от отчаяния.

Я-то был нищим с самого рождения и потому сам процесс выживания воспринимался как нечто естественное, и тяжкое ощущение одиночества, когда тебя окружают миллионы безразличных лиц, не очень-то и давил на мою психику, в отличие от тех, кто приходил в город из далеких деревень.

Если «чоло» входит в магазин с целью прикарманить кусок хлеба, то от всего этого неонового света и подозрительных взглядов охранников его, как бы, парализует, так что он и сдвинутся с места не может, не то что украсть. Если он садится на ступени перед входом в церковь и молча протягивает руку – это не значит, что он просит милостыню, он просто ждет.

И тем более ни у кого из них не было такого сообщника, как Абигаил Анайя. Никто из них не был способен преследовать прохожего на протяжение четырех и более кварталов, изводя его своим нытьем, пока у того не лопнет терпение и он не вытащит из кармана монету-другую, чтобы швырнуть на мостовую, под ноги.

Им не ведомы были ни лучшие в городе рестораны, ни задние дворы этих ресторанов, у них не было полезных знакомств с поварятами, что могли припрятать, а потом передать нам кусочек, другой, они не умели проскользнуть в дверь перед самым закрытием, чтобы спрятавшись где-нибудь на лестничной площадке, преспокойно выспаться.

Ничего из этого они не знали. Это был не их мир, а потому постоянно пребывали в агонии.

То была суровая зима, сеньор, суровая и жестокая. Проклятая зима… Она принесла нам не только голод и болезни, убийственную усталость и смерть, но еще пригнала на нашу беду сотни несчастных крестьян, которым и возвращаться-то было некуда.

А потому борьба за кусок хлеба стала не переносимая.

Они были что мухи, что промокшие насквозь крысы, которые чуть обсохнув и осмотревшись, тут же начинают скалиться и готовы наброситься на первого попавшегося на их пути; потерявшие надежду звери, ожившие или выползшие при первых лучах солнца из своих, похожих на могилы, нор.