Сибирский редактор - [26]
С Даниловым сложно про Китай спорить. Все-таки у него там связи в спецслужбах, а у меня пока нет. Я школьный учебник по физике китайцам не продавал, и чехословацкую люстру за него не получал, как Данилов. У меня на кухне голая лампочка.
Дело Данилова вовсю движется, даже пока мы бухаем, разговор прерывает адвокат Лена, стройная и высокая точь в точь модель.
Данилов делится:
– Одна радость в этом процессе – часами пялюсь на Ленкину задницу. Даже если проиграем и даже если из-за нее, все равно ее не сменю. Что мне, на Падву глядеть что ли?
Лена вертится у стола с документами, Меркулович подкладывает ей в сумку свежий журнал, она пытается вытряхнуть – тяжело; понимает, что это неудобно, что может обидеть, и милостиво обещает прочесть (когда? Между чтением тысячного и тысяче первого тома какого-нибудь запутанного дела?).
– Леночка, может, выпьем? – предлагает Валентин. Меркулович слезливо разглядывает ее знаменитую попу в брючках, убито бормоча про себя: «Прощаюсь… Прощайте славные ядреные девки».
Лена упархивает, к запаху трубочного даниловского табака, к винной испанской кислятине примешивается ностальгический аромат духов адвокатши. Я пытаюсь восстановить разговор, но уже не помню, о чем там было. Помню только, что хочу свободы, хочу, чтоб была страна, чтоб мы уважали друг друга…
26
Когда спустя месяц россиянин-шпион Данилов уйдет на пятнадцать лет в лагеря, спор наш поневоле прервется. Однако тема раскрутится самым неожиданным образом.
В народе поползли слухи о продаже китайцам всех полезных ископаемых Сибири и Дальнего Востока. Слухи эти подтверждались публикациями в электронных СМИ, при полнейшем и поэтому подозрительном молчании СМИ телевизионных и печатных.
Россия по сути сдавала Китайской республике всю свою Сибирскую и Дальневосточную колонию целиком, с потрохами. Сибирь, и так достаточно плотно заселенную китайцами, жители Поднебесной советской империи должны были освоить, окультурить и населить уже в полной мере, по-настоящему и в ближайшие годы. Видно, бабосы у русского руководства действительно подзакончились, или женки наших руководителей, бесясь с жиру, возжелали прикупить в собственность по паре планет Солнечной системы. Иначе, как предательством в отношении недоумков, которые, живя за семь тыщ километров от столицы, во глубине сибирских руд, считали себя россиянами, считать сие соглашение было невозможно.
Даже я расчувствовался: жалко стало Сибирь-матушку. Но сколько можно, в конце концов?! Кругом вранье, пиздеж, провокация, власти творят че хотят и никто им не указ и никто не тормоз. (Я иду в бывший книжный магазин «Эврика», в девяностые ставший продуктовым, за чаем любимой Чжензянской компании и за дешевеющей «Минусой»). Вот и до продажи родины докатились. Да разве ж Сибирь им родина? Для россиян Сибирь всегда была помойкой, свалкой ненужных, вредных веществ, привозимых сюда со всего света. А у нас тут множились и расцветали: запустение, нищета, голь, смрад. Когда мы поднимемся, когда мы скажем, что мы тоже народ, достойный уважения и свободы (Падаю на лавку без сил: алкогольный концерн «Минуса» производит редкую гадость, и китайские чаи не отпаивают).
И не говорите мне про сибирские полки, про «богатство прирастать будет»… Это все идеология, пропаганда… Никто не хочет менять статус кво, все мы скорее готовы сдохнуть, чем решить что-то.
– Ты че такой злой, мужик? – одинокий бичара завистливо считает мои глотки из бутылки. – Тебе ли злиться? У тебя водка есть… А у меня дома вошь повесилась…
Я отдаю ему уцененную «Минусу». Остаюсь с чаем.
27
В тоске по великому советскому диссидентству, которого так не хватает, я сочинил обращение сибирскому народу по поводу очевидного предательства метрополии. На общественный гул не рассчитывал. Рассчитывал хоть на что-то.
Что-то и получилось.
Сетевая Людмила спрашивает:
«Антон, обратите внимание на нашу дискуссию.
Там есть об этой продаже недр Китаю. Приводится такой аргумент: Сибирь – это не святая Русь, а ее закрома… Можно себе вообразить такое? Но, кажется, что некоторые все себе так и представляют…»
Я отвечаю этой переживающей даме-девушке:
«Людмила я еще не готов к тому чтобы говорить на эту тему спокойно. Меня тянет браниться, ругаться, даже ударить кого-нибудь, когда я думаю о том, что делают с нами и с нашей страной наши любимые руководители. А о том, что мы колония, о людях, которые так говорят и так думают, кроме того что они безумны, мне и сказать-то нечего».
Модератор изо всех сил гасит наше общение, но из-под его внимательного пресса иногда прорывается слово, фраза, строка, в которой сквозит понимание.
Вновь, словно утопленник из трясины, возникает Данилов: он бросил курить, он худ, у него туберкулез, он умирает. Но верен себе, он по-прежнему любит родину, в любви не лишая ее пределов.
– То, что ты говоришь, – Валентин надрывается, хрипит, голос его ужасен. Кажется, сейчас он исторгнет вместо слов часть легкого, – это фактически «россия для русских». Но даже здесь в нашей любимой Сибири русских-то менее половины. И не выстоим мы, сибиряки, если отделимся. Поглотят они нас, – его уже еле слышно, он сейчас упадет и не поднимется. Я хочу его приподнять, но между нами стекло, потом чей-то живот в форме, потом топот. Я не успеваю ответить. Да и что я ему скажу? Что в моей семье русских-то и нет практически. Что гражданство сраной рф мои кровные дети получили совсем недавно, до этого пятнадцать лет маявшись по всяким милициям? Я понимаю, что мы глядя натакиеделадолжныучитьсятерпениюсмирениюипрочейхернекоторойлюдинатерриторииотпольшидокамчаткиучатсяиспоконилиможетнадоотноситьсясюморомкакмногие советуют. Можно и с юмором. Но, когда насилуют твою маму, разве это смешно?
